Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Конан Дойль Артур

– Дело очень серьезное, Смолль, – заметил сыщик. – Если бы вы, вместо того, чтобы мешать правосудию, помогли ему, ваше положение было бы лучше, когда начнется процесс.

– Правосудие! – с насмешкой проговорил бывший каторжник. – Славное правосудие! Чей был клад, как не наш? В чем было бы правосудие, если бы я отдал его тем, кто не добывал его? Послушайте, сколько я сил отдал, чтобы добыть его. Двадцать лет в болоте, гнезде лихорадок, целый день в работе под манговым деревом, всю ночь в цепях в грязных хижинах каторжников, пожираемый москитами, дрожащий от лихорадки, оскорбляемый каждым проклятым черномазым полицейским, всегда готовым покуражиться над белым! Вот как я добывал клад Агры, а вы толкуете мне о правосудии, суде! Я не могу вынести мысли, что я заплатил такой ценой за то, чем может воспользоваться другой. Я предпочел бы скорей качаться на виселице или получить одну из стрел Тонги, чем жить в камере каторжника

и чувствовать, что другой спокойно живет во дворце, распоряжаясь деньгами, которые должны были принадлежать мне.

Смолль сбросил маску стоицизма, и слова вырывались у него бешеным вихрем, тогда как глаза его горели, а кандалы звенели при страстных движениях его рук. При виде его ярости и пылкого возбуждения я понял, что ужас майора Шольто, когда он узнал, что обманутый им каторжник напал на его след, имел вполне естественное основание.

– Вы забываете, что мы ничего не знаем, – спокойно проговорил Холмс. – Мы не слышали вашей истории и не можем знать, насколько правосудие могло быть на вашей стороне.

– Ну, сэр, вы ласково разговариваете со мной, хотя я и вижу, что именно вам я обязан этими наручниками. Но я не сержусь на вас. Дело сделано начистоту. Если вы желаете выслушать мою историю, я не имею причины умалчивать о ней. То, что я расскажу вам, – чистая правда, до единого слова… Благодарю вас, вы можете поставить стакан рядом со мной и я буду отхлебывать из него, если пересохнут губы.

Я сам из Ворчестера; родился вблизи Першора. Я думаю, и теперь, если заглянуть туда, там найдется куча Смоллей. Я часто думал побывать там, на родине, но дело в том, что я делаю мало чести нашему имени и сомневаюсь, чтобы родные очень обрадовались при виде меня. Все они были богобоязненные люди, мелкие фермеры, хорошо известные и уважаемые во всей округе, а я всегда был немного бродягой. Наконец, когда мне перевалило за восемнадцать, я перестал беспокоить их, так как попал в историю с одной девушкой, и мне осталось только пойти в солдаты и поступить в 3-й пехотный полк, отправлявшийся в Индию.

Однако мне недолго пришлось пробыть в солдатах. Я только научился маршировать и управляться с мушкетом, как возымел глупость поплавать в Ганге. К счастью для меня, сержант моего полка, Джон Хольдер, был в это время в воде, а он считался одним из лучших пловцов на службе. На самой середине реки на меня бросился крокодил и отнял мою правую ногу как раз над коленом так чисто, словно хирург. От испуга и потери крови я потерял сознание и утонул бы, если бы Хольдер не подхватил меня и не доплыл со мной до берега. Я пробыл в госпитале пять месяцев, и когда, наконец, вышел с этой деревяшкой, привязанной к обрубку ноги, то очутился в отставке и негодным ни к какой деятельности.

Вы легко можете представить себе мое положение: стать бесполезным калекой на двадцатом году! Но вскоре оказалось, что мое несчастье принесло мне счастье. Некто Авель Уайт, имевший плантации индиго, нуждался в надсмотрщике над своими рабочими. Случайно он оказался другом нашего полковника, который принял во мне участие. Короче говоря, полковник дал мне хорошую рекомендацию, а так как приходилось больше ездить верхом, то моя деревянная нога не служила препятствием, потому что я все же мог держаться в седле. Дело мое состояло в том, чтобы объезжать плантацию, смотреть за работниками и докладывать о лентяях. Плата была хорошая, у меня было удобное помещение, и я готов был бы провести всю свою жизнь за разведением индиго. Мистер Авель Уайт был добрый человек и часто заходил в мою хижину, чтобы выкурить трубку. На чужбине белые люди относятся друг к другу дружелюбнее, чем дома.

Но и тут недолго везло мне. Внезапно, как гром среди ясного неба, разразился сильный мятеж. За месяц до этого Индия казалась спокойной и мирной, но вдруг в ней оказалось двести тысяч черных дьяволов, выпущенных на волю, и страна превратилась в настоящий ад. Вы, конечно, знаете все это, господа, вероятно, гораздо больше меня, потому что чтение не моего ума дело. Я знаю только то, что видел собственными глазами. Наша плантация находилась в местности, называемой Муттра, вблизи границы северо-западных провинций. Ночь за ночью все небо освещалось заревом горевших бунгало, и день за днем через наше имение проходили маленькие кучки европейцев с женами и детьми на пути в Агру, где находились ближайшие войска. Мистер Авель Уайт был упрямый человек. Он решил, что вся эта история преувеличена и пройдет так же быстро, как и возникла. Он сидел себе на веранде, потягивая виски и покуривая трубку, когда вся страна кипела вокруг. Конечно, мы стояли за него, я и Доусон, который вел книги Уайта, а жена его управляла домом. Ну, в одно прекрасное утро нас постиг страшный удар. Я был на отдаленной плантации и вечером медленно возвращался домой, как вдруг взор мой упал на какую-то кучу на крутом пригорке. Я подъехал посмотреть, что это, и помертвел от ужаса, когда увидел жену Доусона, разрезанную на куски и полусъеденную шакалами и собаками. Немного дальше на дороге лежал сам Доусон, мертвый, с разряженным револьвером в руке, а перед ним лежали четыре сипая. Я остановил лошадь, раздумывая, куда мне ехать, но в это мгновение я заметил густой дым, поднимавшийся из бунгало Авеля Уайта, и пламя, пробивавшееся сквозь крышу. Я знал, что не мог ничем помочь моему хозяину, и только погубил бы собственную жизнь, вмешиваясь в это дело. Оттуда, где я стоял, мне были видны сотни черных дьяволов, еще облаченных в красные мундиры. Они с воем плясали вокруг горящего дома. Некоторые из них указали на меня, и пара пуль просвистела над моей головой. Я поскакал по полям и ночью очутился в безопасности в стенах Агры.

Но, как оказалось, и здесь не было полной безопасности. Вся страна походила на рой пчел. Где только англичане могли собраться в маленькие отряды, они удерживали за собой местность, доступную обстрелу с их стороны. В других же местах они оказывались беспомощными беглецами. То была битва миллионов против сотен; и самое жестокое во всем было то, что те, с кем нам приходилось сражаться – пехота, конница, артиллерия – были наши собственные войска, обученные нами, употреблявшие в дело наши орудия и наши сигналы. В Агре был 3-й Бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сейков, два конных отряда и одна артиллерийская батарея. Волонтеры из клерков и купцов образовали отдельный полк, в который поступил и я, несмотря на мою деревянную ногу. Мы сделали вылазку против мятежников в начале июля, и некоторое время удерживали их напор, но порох у нас вышел, и нам пришлось вернуться в город.

Со всех сторон приходили самые плохие вести – да этому нечего было и удивляться; если взглянуть на карту, то ясно видно, что мы были в самом центре мятежа: Лукнау более чем в ста милях к востоку, а Каунпор почти настолько же к югу. Отовсюду только и доносились вести о пытках, убийствах, насилиях.

Город Агра обширен и кипит фанатиками и всевозможными свирепыми поклонниками дьявола. Горсточка наших терялась среди узких извилистых улиц. Поэтому наш предводитель перешел через реку и занял позицию в старой крепости Агры. Не знаю, слышал ли или читал кто-либо из вас об этой старой крепости. Это очень странное место – самое странное из виденных мною, а много странных уголков довелось мне видеть на своем веку. Во-первых, она громадных размеров. Я думаю, что внутренность ее занимает множество акров. Есть и новая часть, где и поместился весь наш гарнизон, все женщины, дети, запасы и все прочее, причем осталось еще много места. Но новая часть ничтожна по величине в сравнении со старой, которая предоставлена скорпионам и сороконожкам. Там много больших пустых зал, извилистых проходов и длинных, запутанных коридоров, в которых легко заблудиться. Поэтому-то мало кто ходил туда. Только иногда отправлялись любопытные с зажженными факелами.

Река омывает фасад крепости и служит защитой ей, но по бокам и сзади много дверей, которые, конечно, приходилось охранять как в старой части здания, так и в занятой нашими войсками. У нас было мало рук; людей еле хватало на то, чтобы охранять углы здания и заряжать ружья. Поэтому невозможно было поставить сильную стражу у каждых из бесчисленных ворот. Мы устроили центральную кордегардию в середине крепости, а при каждых воротах ставили по одному белому и по два-три туземца. Меня назначили охранять в продолжение нескольких часов маленькую уединенную дверь на юго-западе крепости. Два туземных солдата были отданы мне под команду, и мне было приказано в случае чего-либо стрелять из мушкета, причем ко мне немедленно должна была явиться помощь из кордегардии. Но так как она была в добрых двухстах шагах от ворот, а пространство между нами изрезано лабиринтом проходов и коридоров, я сильно сомневался, поспеют ли солдаты вовремя в случае атаки.

Ну, я очень гордился тем, что командовал своим маленьким отрядом, я – простой рекрут, и к тому же с одной ногой. Две ночи подряд дежурил я с туземцами. Это были высокие малые свирепого вида, по имени Магомет Синг и Абдулла-Хан, оба старые вояки, сражавшиеся некогда против нас. Они порядочно говорили по-английски, но я не мог заставить их разговориться. Они предпочитали стоять вместе и болтать всю ночь на своем странном наречии. Что касается меня, то я стоял за воротами, смотря на длинную извилистую реку и на сверкающие огни большого города. Бой барабанов, звук гонгов, завывания и крики мятежников, упоенных опиумом и шумом, – все это напоминало нам об опасных соседях на противоположной стороне реки. Через каждые два часа дежурный офицер обходил все посты, чтобы удостовериться, что все в порядке.