Шрифт:
Шесть
Первое ощущение – боль. Острая, тупая, ноющая, разная… Раскаленным шомполом она ввинчивалась в левый висок, опускалась к шее и терялась за ключицей. Затем злобной кусачей зверушкой просыпалась в левой руке и, корежа и дергая ладонь, отчаянно впивалась в запястье.
Он открыл глаза.
Темно. Значит, кожух закрыт и…
Мысль оборвалась, он вновь потерял сознание.
Во второй раз он пришел в себя от долгого протяжного звука. Это был стон. Его стон. Боль вернулась и с азартом вцепилась
Нет, это не перелом, промелькнула в голове догадка, просто нагрузка на сердце из-за нестабильности канала… Но почему же так больно? Стимуляторы давно должны были заблокировать импульсы. Хотя о чем он… Нет уже никаких стимуляторов.
С видимым усилием он повернул голову. Цоколь кирпичной стены с узким подвальным окошком у самой земли, тусклый отсвет далекого фонаря, отражающийся в небольшой зловонной луже. А это что?.. Вернее, кто?
Маленькие цепкие лапки пробежались по шее, длинный хвост хлестнул по лицу, и что-то мягкое уткнулось в его щеку.
Крысы.
Надо подниматься, иначе его заживо сожрут..
Но все, что он смог сделать, – встать на четвереньки, опираясь руками о грязный, осклизлый асфальт, чтобы потом, застонав, рухнуть навзничь.
Крысы ринулись врассыпную, но, осмелев, опять потянулись к человеку.
Мысли путались, расползаясь под надвигающимся забытьем. Еще немного и в памяти не останется ничего. Собрав остатки воли, он перевалился на бок, нащупал в кармане авторучку и нацарапал на ладони шесть имен, пока еще помнил их. Это отняло последние силы, и он в изнеможении откинулся на спину. Хотелось закрыть глаза и провалиться в блаженное забытье, где жернова боли не перемалывают тело. Но нельзя. Никак нельзя – он все еще сжимал в кулаке авторучку. Если он ее потеряет, то погибнет.
Постанывая, он с трудом нащупал карман.
Было еще что-то важное, о чем он никак не должен забыть, но гаснущее сознание оборвало мысль.
В следующий раз он пришел в себя от звуков шагов – шумных, скрипучих.
– А ну пошли отсюда, проклятое отродье! – совсем рядом сердито ворчал старческий голос.
И следом:
– Мужик, ты чего тут разлегся? А ну подымайся!
Чья-то рука тронула его за плечо.
– Эй, ты живой? Идти можешь?
Он почувствовал, как его пытаются перевернуть на спину, поднимают.
Боль. Вернулась, подлюка. Он застонал и открыл глаза. Раскачивающиеся лужи на асфальте. Нет, не лужи, это качается в такт шагов его свесившаяся вниз голова. Шаги скрипучие, чужие, потому что его собственные ноги беспомощно волочатся по земле.
Куда его тащат? Он попытался поднять голову, но картинка перед глазами затуманилась, и он вновь провалился в желанное забытье…
– Пей.
Теплая ладонь придерживает затылок, края кружки касаются его губ.
– Пей, – повторил незнакомый голос. На этот раз женский.
Он выхлебал воду, расплескав часть на грудь, и откинулся на подушку.
– Где я?
Эти два коротких слова получились у него далеко не сразу.
– У хороших людей, а не тех сволочей, что тебя отделали.
Ворчание, в котором чувствуется человеческое тепло и участие.
Приоткрыть глаза не получилось – веки казались неподъемными.
– Спи, – приказал голос.
И он провалился в темноту.
Новое пробуждение получилось совсем другим – более приятным уже потому, что боль убрала от тела свои острые когти, лишь в левом виске ощущался небольшой дискомфорт.
Он потянулся к голове и отдернул руку.
– Не трогай! – раздался окрик. – Биокожа еще не схватилась. И на руке тоже. В больнице напечатали бы кусок твоей шкуры на принтере, да прирастили. Ахнуть бы не успел, как был в порядке, но тут у нас нет больниц. Придется пару дней быть аккуратным.
В дверях захламленной сверх меры комнаты стояла пожилая женщина – седой кукиш на затылке, рваные джинсы, большая, не по размеру, мужская рубашка почти до колен, на ногах разношенные армейские ботинки, а на руке – новенький металлический браслет с плоским экраном. Не похоже на обычные часы, наверняка игрушка посерьезнее. Странный наряд дополняла серая шаль, завязанная на бедрах небрежным узлом.
– Что со мной?
– Синяки, ссадины, сильный ушиб затылка, – ответила старуха. – Еще, похоже, был сердечный приступ, но это не точно, у меня тут не кардиоцентр, а также с мясом вырваны все импланты.
– С мясом?.. – удивился он.
– Почти. Это фигура речи, так раньше говорили. Но обработали тебя до полусмерти. Кто это тебя так?
Кто? Ему тоже хотелось бы знать, кто.
Женщина вопросительно смотрела на него поверх очков. Очки… С диоптриями… Давно забытый за ненадобностью предмет. Надо же, оказывается не всеми забытый.
Он рылся в памяти, но везде была пустота, как если бы он искал в абсолютно пустой комнате. Ухватиться не за что. Чувствуя накатывающийся страх, он встретился с ней глазами.
– Не можешь вспомнить? – сочувственно кивнула старуха, садясь рядом с ним на топчан. – Вот сволочи. Крепко, значит, приложили тебя по черепушке.
Она хотела подбодрить его, и он уже был готов воспрянуть духом, но следующий вопрос вновь сбросил его в пропасть.
– Сам-то ты кто?
– Не помню, – прошептал он.
Изнутри поднялась черная волна паники.
– А что помнишь?
Что можно найти в абсолютно пустой комнате? Он только качнул головой.
– Был бы имплант цел, вмиг бы все про тебя узнали, – вздохнула женщина. – Ну да ничего, придется по старинке. У Томаша есть считыватель генетического кода. Идти сможешь?
Он неуверенно кивнул, глядя на израненную руку.
У него был имплант?.. Что это значит?
– Кстати, хотела спросить, а что это за имена у тебя на ладошке написаны? Ты сам их написал?