Шесть мессий
Шрифт:
В помещении погас свет. Воспользовавшись паузой, Дойл наклонился к Джеку и спросил:
— Как ты с ним познакомился?
— Подошел к его двери без предупреждения. Три года назад, когда восстановился на службе. Представился агентом короны и предъявил документы.
— Зачем?
— Столкнулся с загадками. Хотел задать вопросы. Он, как оказалось, охотно пошел на сотрудничество. Нашел меня весьма экзотичным. Я жил у него два месяца в качестве, как объяснил он своим людям, прикомандированного инженера. Мы обменялись несколькими идеями о применении его новых технологий…
Его прервал донесшийся из-за занавеса ритмичный гул. Спустя мгновение из отверстия, проделанного в ее
Эдисон появился снова и, подойдя к ним, остановился рядом. Извивающиеся черные закорючки забегали по экрану.
— Пыль на линзах, — пояснил он, — в начале ленты катушки всегда так, запечатлевается всякий посторонний мусор, так что придется немного потерпеть. Но материал, о котором ты просил, Джек, я покажу.
Экран снова потемнел, а потом перед ними неожиданно появились два боксера, круживших по огороженному канатами рингу, молотя друг друга. Звука не было, изображение было черно-белым, движения — почти комически резкими, но это зрелище — взявшиеся невесть откуда движущиеся картинки — поразило всех.
— Этот джентльмен — Джим Корбетт, чемпион мира в тяжелом весе, — сказал Эдисон, указав на более крупного из бойцов. — Снят в этой самой комнате несколько месяцев тому назад. Его противник — никому не ведомый местный малый, нанятый специально для этого случая…
На экране Корбетт обрушил противника одним ударом. Картинка сменилась пейзажем, затем прямо из зева прорытого в склоне горы железнодорожного туннеля вылетел поезд; зрители непроизвольно вскрикнули, Иннес даже вскочил со стула.
Эдисон ухмыльнулся и похлопал его по бедру.
— Сколько раз ни вижу, как реагируют на это зрители, это всегда веселит.
Пейзаж на экране сменился интимным будуаром: драпировки из шелка, тюль с пышными кистями, роскошные подушки были раскиданы по ковру из леопардовых шкур. Из-за занавесок показалась изящная рука в серебряных браслетах, затем — босая ножка, а вот и их обладательница, грациозная темноволосая девушка-танцовщица в просвечивающих гаремных шароварах и тонком, как паутинка, лифчике. Ее волосы украшали цветы, шею — жемчуга, а в пупок был вставлен крупный драгоценный камень. Она флиртовала с ними с экрана, строила накрашенные сурьмой глазки, а потом принялась весьма впечатляюще покачиваться и извиваться.
— Великолепно! — воскликнул Иннес. — Кто она такая?
— Ее прозвище Маленькая египтянка, — ответил Эдисон. — Но на самом деле ее имя Милдред Хокинхаймер, она из Бруклина. Первая в нашей стране исполнительница танца живота. Бьюсь об заклад, ей будет сопутствовать большой успех.
Все присутствующие не нашли оснований с ним не согласиться.
— Очень талантливая девушка, — заметил Штерн.
— Из Бруклина? — удивился Престо. — Это кажется маловероятным.
— Ее вдохновила одна особа из Сирии, тоже выступавшая под псевдонимом Маленькая египтянка, которая стала скандальным открытием прошлогодней Всемирной ярмарки. В настоящее время по всей стране выступают, практикуя свое ремесло, двадцать пять таких египтянок, на них большой спрос. А что касается нашей — это самая большая приманка в каждом салоне кинетоскопа: мы можем запросить за показ четвертак, и люди все равно будут выстраиваться в очередь. А все дело тут в той шутке, которую играет с нами зрение. Если зафиксировать разные стадии движения на неподвижных фотографиях, а потом показывать их в быстрой последовательности, то сознание воспринимает движения как непрерывные.
— У этого изобретения безграничные возможности, — сказал Дойл.
— Вы так думаете? Боюсь, что это может не найти особо уж широкого применения, только потрафит избыточной чувственности, или попросту похоти. Конечно, это всего лишь зрелище, но есть в этом что-то как бы постыдное, правда?
— Двести лет назад самыми популярными развлечениями в Англии были публичные казни, сразу за ними следовали травля медведей и петушиные бои, — сказал Престо.
— Вообще-то, как правило, люди относятся к новым изобретениям с недоверием, — заметил Эдисон. — Долгое время многие боялись, что болезни могут передаваться по телефону. Но движущиеся картинки, похоже, стали исключением. Ничего подобного я еще не видел: народ тянется к ним, как верблюды к воде.
— А как вы ее вообще нашли? — спросил Иннес, которого волновали вовсе не те проблемы, что Эдисона: в его взбудораженном зрелищем сознании вызревал пикантный проект объединения всех двадцати пяти Маленьких египтянок.
— Танцует на Кони-Айленде, хотя это выступление было записано здесь. Милдред еще та девица: с удовольствием расскажет вам, что ее танец представляет собой точную копию тайных ритуальных плясок, исполнявшихся в храмах Древнего Египта. Ну а уж откуда она узнала о нем здесь, посреди каменных джунглей, навсегда останется тайной, которая уйдет с ней в могилу.
Египтянка исчезла, не раскрыв ничего сокровенного, хотя все выступление представляло собой намек на такую возможность. Вместо нее на экране появились величественные белые павильоны в греческом и римском стиле, огромные толпы, снующие в здания и из них, как насекомые.
— Это Всемирная ярмарка, — пояснил Эдисон. — Проходила в течение шести месяцев в прошлом году — кому-нибудь из вас, джентльмены, довелось на ней побывать?
Таковых среди гостей не нашлось.
— Жаль, что вы пропустили одно из величайших зрелищ нашего времени. Изначально отцы города хотели показать миру, как возродился Чикаго после Великого пожара, но скоро стало очевидным, что невидимые силы, которые порой способствуют продвижению человечества по пути прогресса, подразумевают нечто более важное. В разгар самого страшного экономического кризиса, имевшего место в нашей стране за сорок лет, ярмарку посетили двадцать семь миллионов человек, почти половина всего населения Америки. И это событие, усилиями как нашими, так и наших конкурентов, стало самым зрелищным в человеческой истории.
По экрану проносился ошеломляющий поток образов: выставочные залы, наполненные циклопическими промышленными механизмами, динамо-машинами, гидроэлектрическими турбинами, моделями технических достижений нового золотого века науки. Здесь были станки и генераторы, словно бы сотворенные расой гигантов. Паротурбинные двигатели. Самодвижущиеся экипажи. Выставлялись на обозрение последние достижения в области железнодорожной техники и комфорта перевозок, например роскошные спальные вагоны с шелковыми занавесками и серебристыми умывальниками. В центральном зале к самому венчавшему его стальному куполу возносилась электрическая башня, осиянная сложенными из вспыхивающих лампочек словами: «СВЕТ ЭДИСОНА».
Он стоял рядом, и Дойл, глядя, как играют на лице изобретателя мелькающие тени, не мог не дивиться щедрости вдохновения, оживлявшего неуемный ум крестного отца того марша прогресса, свидетелями которого они сейчас были.
В отдельном павильоне были выставлены изобретения завтрашнего дня, которым предстоит улучшить жизнь каждого мужчины, женщины и ребенка: пылесосы, стиральные машины, холодильники. И самое удивительное: телектроскоп, зрительная трубка вроде телескопа, который после усовершенствования позволит человеку в Нью-Йорке увидеть лицо приятеля в Чикаго — так, как будто они стоят один напротив другого.