Шесть заграниц
Шрифт:
— Вы можете продемонстрировать ваши шприцовки и паровики? — спрашивает комендант.
— Сейчас все разбомблено, господин комендант. Но если мне будет предоставлен завод и кое-какие преимущества в отношении питания, я ручаюсь, что через полгода вы получите все согласно вашему заказу.
— Спроси у него, какое у него образование, — говорит комендант, вероятно желая выиграть время, чтобы обдумать услышанное.
— Я инженер. Мой отец агроном.
— У вас есть научные труды?
— У меня нет научных трудов, но обо мне много писали.
Он вытаскивает из портфеля кипу журналов. Он не долго роется в них, потому что о нем писали преимущественно на обложках, вместе с широковещательными рисунками и надписями громадными буквами в таком роде:
По нашей системе откормленный скот Дает исключительный приплод.— У меня была хорошая пресса.
— Сколько вы за нее платили? — спрашивает комендант.
Бейлке-сын пожимает плечами и улыбается. Он не принимает это как иронию. Возможно, он начинает подозревать, что господин полковник деловой человек, что с ним можно столковаться.
— Скажи ему, чтобы написал точно способы откорма и систему свинарников. Пусть принесет их в комендатуру. Специалисты дадут заключение.
Бейлке-сын мнется, подыскивает слова, но комендант знает, как разговаривать с такого рода людьми.
— Завтра в шесть часов здесь.
— Слушаюсь, — говорит Бейлке-сын и, вытягивая руки по швам, поворачивается по-военному и выходит.
— Следующий! — кричит адъютант.
Это женщина. Лицо ее бледно. Она останавливается у двери, потом, решившись, подходит к столу.
— Садитесь.
— Господин комендант, я была эвакуирована, а когда я приехала, мой муж уже жил с другой. Мне об этом рассказали соседи. Я пошла к нему, и вот видите… — Она показывает на синяк под глазом.
— Вижу. Что же вы хотите?
— Мне нечем жить, господин комендант. У нас была квартира, мы собирали вещи, покупали, у нас есть имущество. Но он не дает мне ничего. Я осталась без средств.
Комендант отдувается. Он готов пустить несколько хороших русских слов, но помнит свою дипломатическую миссию.
— Вы обращались в магистратуру?
— Да, конечно. Они изучают этот вопрос, так они мне сказали. Но мне нечего есть и негде жить.
— Хорошо. Вот что. Пойдите к своему мужу и скажите ему, чтобы он отдал вам половину имущества. Если он не захочет, пусть придет ко мне. А если не придет, то я приду к нему.
Женщина выслушивает коменданта с раскрытым ртом.
— А если он меня опять побьет?
— Тогда придете ко мне. Отправляйтесь!
Женщина уходит.
Через несколько дней комендант рассказал мне, что она пришла благодарить его. Муж отдал ей все, что полагалось.
Коменданту приносят программы театров, кабаре и кинематографов на следующую педелю. Он должен прочитать весь конферанс, ознакомиться с содержанием номеров, с названием кинокартин и пьес. Немцам предоставляется возможность ставить любые пьесы и говорить, что им угодно, с эстрады, только если это не имеет касательства к пропаганде фашизма или к выступлениям против Объединенных Наций. Полковник быстро проглядывает листы. Вдруг лицо его хмурится, и он откидывается на спинку стула.
— Что мне с ними делать?! — восклицает он. — Вот проклятые. Они ничего не понимают. Сколько раз я говорил, что скабрезностей на эстраде я не допущу!
Он берет красный карандаш и вычеркивает целый абзац.
— Пусть она будет сложена, как Диана, не позволю! Вы понимаете, — обращается он ко мне, — у них все смешное построено только на том, что происходит в уборной. И как их воспитывали тут!
Коменданта вызывают в соседнюю комнату к телефону, и в этот момент в кабинет вбегает человек в комбинезоне, — по-видимому, рабочий.
— Господин комендант… Я хочу…
— Я не комендант.
— Господин подполковник, разрешите мне рассказать вам…
Невольно я выслушиваю его историю.
— Я пришел сказать, что я имею человека, который может засвидетельствовать, что я хорошо относился к русским пленным. Я проходил мимо одного концентрационного лагеря, где были девушки с востока. Я увидел там одну… Словом, я решил ее спасти. Я купил для нее документы, что она из Западной Украины, и вывел ее из лагеря. Я очень заботился о ней. Я достал ей хорошую работу, и она жила совсем спокойно… Она тоже хорошо ко мне относилась. Она могла бы засвидетельствовать, что я не преследовал русских. Но вот случилось большое несчастье. Она встретилась здесь со своей подругой, которая служит в армии, и сегодня утром я пришел домой с работы, а она сбежала. Я прошу ее разыскать, чтобы она могла засвидетельствовать…
— А зачем же вам нужно такое свидетельство? Разве вас кто-нибудь подозревает в дурном отношении к русским?
Он отворачивается. Глаза его быстро мигают. Он не знает, что сказать.
— Она была вашей женой? — спрашиваю я в упор.
Он опускает голову, оправляет комбинезон.
— Скажите точно: чего вы хотите?
— Чтобы вы разыскали ее, — говорит он шепотом.
— Но зачем вы придумали всю историю насчет свидетельства?
Он молчит. На его лице мучительное выражение. Он не знает, как объяснить. Наконец он говорит, как будто сознаваясь в каком-то страшном преступлении:
— Я боялся, что мне не поверят, что я могу любить русскую девушку. Я думал, что это может оскорбить русских, что я, немец, женился на русской девушке. Я думал, что если я скажу, что мне она нужна для таких корыстных целей, мне скорее поверят и, может быть, поищут ее. Мне очень нужно, чтобы ее разыскали. Она, конечно, уедет в Россию, но я хочу еще повидать ее. Мне нужно сказать ей несколько слов… Я не могу так расстаться с ней.
Он отворачивается. Потом он машет рукой и быстро уходит.