Шестая книга судьбы
Шрифт:
— Слушай, черт бородатый, видишь вон тот сарай? Приходи туда часам к десяти. Я разберусь с делами, и мы обо всем поговорим. — Мартин хлопнул себя по тяжелой фляге. — У меня тут кое-что есть, но, если и ты захватишь, лишним не будет.
Через несколько часов они сидели на пустых снарядных ящиках в заброшенном сарае, запримеченном Мартином еще накануне. В железной печке потрескивали дрова. В дверной проем смотрели первые декабрьские звезды. Потом звезды погасли и закружились снежинки.
Они разложили консервы, хлеб, сняли с фляжек и поставили на импровизированный стол из рассохшегося бочонка бакелитовые стаканчики и проговорили до самого утра.
XIX
— После высокогорного лагеря я вернулся обратно,
Однажды, когда был день отдыха, я попросил разрешения отлучиться из лагеря и взял с собой веревку, крючья и молоток. Неподалеку, на южном склоне, была стена над стометровым обрывом. К ней вел узкий карниз, а дальше — плоскость, почти без выступов. Я вбил первый крюк и медленно двинулся по этой стене на самую середину. Сначала я старался не смотреть вниз и не думать о высоте. Я весь сосредоточился на крючьях, карабинах и репшнурах. Но пот катил с меня градом, и вовсе не от жары. Когда я достиг самой середины, то оказался на нулевом угле. На абсолютной вертикали. Я висел, едва касаясь скалы, а подо мной, метрах в восьмидесяти, стоял туман, из которого поднималась стена, так что я даже не видел ее подошвы.
Я заставлял себя смотреть вниз, а когда мне становилось совсем плохо, приникал ладонями и щекой к скале, рассматривал на ее поверхности щербинки и выступы и думал о доме, нашем городе, вспоминал почему-то твою дуэль. Становилось легче. Потом я снова смотрел вниз, крутился на веревке и раскачивался. Буквально молотком я вбивал в свое сознание мысль, что я паук, буду жить на этой скале и висеть так вечно. С собой у меня была фляга и немного еды, а за спиной висел карабин. Через силу я заставлял себя пить и есть, а потом, намотав ремень карабина на руку, орал во все горло и стрелял вниз, в облака.
Так я проболтался часов шесть. Сплел себе удобное сиденье. Чтобы не замерзнуть, делал зарядку. Мочился прямо вниз и ругался последними словами, посылая ко всем чертям эту высоту. Затем по старым крючьям вернулся назад на карниз и, совсем окоченевший, пришел в лагерь.
На следующее утро мой командир подозвал меня и спросил, знаю ли я стену на южном склоне. Он имел в виду то самое место, где я упражнялся накануне. Когда я ответил, что знаю, он предложил мне пройти ее ведущим группы из пяти наших лучших альпинистов. Оказывается, он наблюдал за мной в бинокль с расположенного ниже нашего лагеря плато, где был небольшой горный пансионат и куда мы спускались в дни отдыха помыться в бане и посмотреть кино.
И я прошел ее. И по моим крючьям прошли остальные. А когда мы висели в самой середине, устроив привал, и ждали, когда уляжется дрожь в руках, я один из всех достал бутерброды, ел их и рассказывал старые анекдоты. Правда, никто не смеялся.
Потом я несколько месяцев работал помощником инструктора в нашем лагере, а когда приехал в Брауншвейг, то разминулся с тобой. Ты как раз закончил училище.
А потом Польша. Мы шли через перевал Дукла на Лемберг, и это уже была война. Помогая артиллеристам, мы тащили их лошадей и осликов с пушками, помогая саперам, наводили переправы. Мы прошли триста километров, и там, в Карпатах, я впервые услышал свист пуль и увидел иссеченные каменными осколками лица товарищей.
Ну а потом были Франция, Бельгия, Голландия. Мы форсировали Маас и впервые схлестнулись с французами под Рокруа Но самые кровавые бои нас ждали в Югославии…
В начале сорок первого я получил письмо от Мари Лютер. Она узнала номер нашей полевой почты у моих родителей и написала. Писала она в основном о тебе. Тогда я узнал, что ты служишь в Норвегии у Дитля и получил крест за Нарвик. Значит, ты был в 3-й дивизии, и в Польше мы находились
Вальтер замолчал и стал наполнять стаканчики. Они выпили, и Мартин коротко рассказал свою историю, также остановившись на рубеже, после которого начиналась роковая для всех них Восточная кампания.
Снова пришла очередь Вальтера. Он закурил, взъерошил свою кудрявую шевелюру и начал:
— Летом сорок второго нас, как ты знаешь, бросили на Кавказ. Ближе к середине августа 49-й горный корпус, составленный из 1-й и 4-й дивизий, начал первые бои за перевалы Генерал Конрад вел нас на Главный Кавказский хребет. Нашей дивизией тогда командовал генерал-лейтенант Хуберт Ланц. Мы носили неофициальное название «Эдельвейс» и двинулись в направлении на Эльбрус.
Это было здорово! Русские защищались отчаянно. Им помогала авиация, и их летчики творили чудеса. Я никогда раньше не видел, чтобы неуклюжие бипланы садились на такие маленькие пятачки на вершинах скал. Когда они взлетали, то сначала ныряли в пропасть, чтобы в падении набрать скорость, и только потом взмывали вверх, едва не касаясь колесами гребней гор.
Нам приходилось идти на всевозможные хитрости. То пускать впереди себя отару овец, которая вела нас кратчайшей и безопасной дорогой. То мы по нескольку раз переходили по пояс в ледяной воде одну и ту же горную реку, чтобы сбить противника с толку. Конечно, мы разбились на батальоны и роты, ведь, как ты знаешь, в горах невозможно идти плотной колонной, как на равнине. Батальон — это предел, который может вести очень опытный командир, сохраняя управление. Наша дивизия разбрелась по горам на десятки километров. Мы не могли знать всех замыслов и задач не только Конрада или Ланца, но даже нашего 98-го полка. Мы знали только задачу своего отряда на три-пять дней вперед.
Меня включили в группу гауптмана Ганса Гроота. Уж не знаю, за какие заслуги я оказался среди сотни лучших альпинистов 1-й и 4-й дивизий. Почти все они до войны были профессиональными спортсменами, а некоторые, включая самого Гроота, уже полазили по Кавказу и Приэльбрусью в конце 30-х. В знак особой нашей значимости мы воткнули за отвороты наших кепи по орлиному перу и, взаимодействуя с отрядом егерей фон Хиршфельда (ты должен его помнить), пошли ущельем реки Уллу-Кам к перевалу Хо-тю-Тау, а затем на Клухорский перевал, расположенный километрах в сорока западнее Эльбруса. Сбросив русских с Хо-тю-Тау, мы переименовали его в перевал генерала Конрада. Эти названия врезались в мою память на всю оставшуюся жизнь, хотя завтра здесь, в Арденнах, они запросто могут быть выбиты из моей башки американской пулей.
Русские завалили все горные тропы, — продолжал Вальтер, когда они выпили еще по одному бакелитовому стаканчику, наполненному холодным французским коньяком, — но нас опять выручили овцы, проведя к господствующей над Клухорской седловиной вершине. Пятнадцатого августа в ночном бою мы сбили врага с гребня и взяли перевал, а через день были уже на южных склонах Эльбруса.
Здесь нам удалось захватить живописный горный пансионат, названный «Приютом одиннадцати». Как мы это сделали — целая история. Догадавшись, что в пансионате находится небольшой русский гарнизон, мы осторожно подкрадывались к нему с двух сторон, стараясь ничем себя не обнаружить В это время с третьей стороны, посчитав, что в здании уже свои, к нему совершенно спокойно подошел наш командир. Мы видели его, подавали знаки, но безуспешно. Он вошел внутрь и… минут через двадцать вышел и позвал нас. Оказывается, попав в плен и сосчитав русских, а их было ровно тринадцать, Гроот объяснил им, что пансионат окружен целой дивизией вермахта, и предложил сдаться. Они посовещались и приняли предложение. Но это не все! В домике метеостанции, расположенном поблизости, мы обнаружили еще двоих: супружескую чету метеорологов. И, бывают же в жизни чудеса, наш командир Гроот узнал в мужчине своего спасителя! В тридцать девятом тот снял почти замерзшего немецкого альпиниста Гроота с ледника поблизости от этих мест.