Шестая книга судьбы
Шрифт:
— Объясните нам, Гараман, зачем вы-то туда влезли? — задал профессору вопрос президент академии. — И как вы получили доступ к оборудованию и вообще попали в студию? Она под семью замками!
— Да у него племянник там работает, — сказал кто-то.
— Зато теперь я уверен в сохранении тайны книг, — буркнул Гараман.
Он сидел в гордом одиночестве за дальним концом стола, ожидая больших неприятностей. Но Гараман был уверен в своей правоте и готовился дорого продать свою шкуру. Он даже пошел в атаку.
— Более того, я прошу мне разрешить еще один контакт с Вангером. Наблюдая всю эту комедию со снами с самого начала, я убедился в ее неэффективности.
— Так вы были и там?
— Был. Представьте себе, был! Я шел позади их повозки, скрываясь в темноте, а потом провалился в вашу дурацкую пропасть и полчаса летал там в пространстве, изображая комету Галлея.
Послышался с трудом сдерживаемый смех.
— Вы что, не могли выйти из образа, Гараман?
— А я не знал, как это делается.
Смех перерос в настоящий хохот. Даже кресло президента затряслось и заходило ходуном, а из его глубины стали доноситься какие-то булькающие звуки и всхлипы.
— Ну ладно, — вытер платком глаза Септимус, когда присутствующие достаточно расслабились, — оценку вашему поступку мы еще дадим, а сейчас скажите-ка нам, Гараман, каковы результаты ваших переговоров, раз уж они состоялись?
— Он обещал хранить тайну, — гордо ответил профессор. О своем предложении посвятить Вангера в некоторые детали римской истории он благоразумно умолчал. — Если бы нас не прервали, я бы узнал о местонахождении шестого тома и о роли во всей этой истории таинственного Эриха Белова.
— Почему же вы не вошли с ним в контакт раньше?
— Сначала я долго не мог понять, кто из присутствующих Вангер. Однажды даже начал ходить и расспрашивать: «Простите, вы не заметили, профессор Вангер из Мюнхена уже вышел с заседания комиций?» Хорошо, что всякий раз натыкался на статистов, которые только таращили на меня глаза. Еще мешал латинский язык, которого я не знал. Грузить им под гипнозом свои мозги на старости лет я не решился. Пытался обратить на себя внимание Вангера, говоря кое-что по-немецки. Даже стихи читал. В конечном счете это сработало, и он сам подошел.
— Это возмутительно! — снова раскипятился Парацельс. — Кто дал вам право открывать карты? Такое не допускается ни при каких обстоятельствах! Иносказания ему, видите ли, не нравятся! А ваш метод равносилен вытаскиванию соринки из глаза плоскогубцами. Вы сначала научились бы одеваться должным образом, а то расхаживает там, понимаешь ли, в кроссовках и дачных розовых джинсах, да еще с часами на руке. И где вы видели, чтобы так носили тогу? Это же древний Рим, дражайший, да еще Форум Романум, а не городская баня на Привокзальной улице! Занимайтесь своими нацистами и не лезьте, куда вас не просят!
— В вашем древнем Риме я видел японца с калькулятором, — огрызнулся Гараман.
— А зачем вы написали донос на Цезаря? Вы воспользовались тем, что наш виртуальный Сулла сыграет свою роль в соответствии со своим виртуальным характером. Это форменное хулиганство! А еще говорит, что не знает латыни.
— Ну, несколько-то слов со словарем я в состоянии написать. А вот вы со своей Сивиллиной книгой…
Они еще некоторое время пререкались, после чего Септимус поставил, если не сказать воздвиг, перед всеми присутствующими главный вопрос:
— Что будем делать дальше, господа?
— Можно
— А когда он наступит, этот конец? — поинтересовался кто-то.
— Не знаю, но думаю, что мы сразу это поймем.
XXII
Respice enim quam nil ad nos ante acta vetustas Tempons aeterni fuent. [36]
В последнее время профессор Вангер все отчетливее понимал, что его лекции никому не нужны. Они были по-прежнему интересны, но пришли времена, когда даже новейшая история с ее кровоточащими ранами уходила в тень, уступая место суровой действительности. А что уж говорить про древних римлян…
В сущности, в любых занятиях уже не было никакого смысла. Их не отменяли исключительно по политическим соображениям: прекращение работы высших учебных заведений нанесет большую моральную травму как населению Германии, так и тем, кто сражается на передовой. Это будет воспринято как явный признак близкого поражения, в котором, впрочем, уже никто и так не сомневался. Но как тяжелобольной еще живет надеждой, покуда врач, отведя взор, не скажет ему, что сделал все что мог, так и немецкое общество еще делало вид, что верит всем этим россказням о спасительных неведомых силах, ждущих только своего часа, и о мифических крепостях и редутах.
36
Ибо заметь, вечность минувших времен для нас совершеннейшее ничто (лат.)
И все же лекций становилось меньше. Студентов разных факультетов собирали по полупустым аудиториям и сводили вместе. Вангер видел перед собой в основном одни женские лица. Всех сколько-нибудь пригодных Для военной службы юношей отправили на фронт. Оставались лишь те, кто уже побывал там и стал инвалидом, да еще бледные заморыши с толстенными линзами в очках, да еще страдающие всякими выпадениями кишок или чем-то в этом роде. Таких, впрочем, были единицы.
Когда он, входя в аудиторию, открывал дверь, то уже не сталкивался с обычным в былые дни гомоном и суетой. На него смотрели посеревшие, невыспавшиеся лица людей, проведших вчерашний день в заботах, а ночь в ожидании воздушной тревоги. Девушки уже не делали причесок и не подводили глаза. Увидеть во время лекции, как кто-то из них прижимает к лицу платок, теперь стало обыденным делом.
Сразу после рождественских каникул и Нового года он начинал курс лекций о принципате Августа, о наступившем после череды гражданских междоусобиц долгожданном мире, об окончательном перерождении Римской республики в автократическую империю.
— Итак, оплакав смерть Марка Антония, Октавиан приступает к уничтожению всякой памяти о ненавистном противнике, — несколько менторским тоном говорил профессор, расхаживая, по обыкновению, вдоль первого ряда. — Он запрещает на все последующие времена всем Антониям носить личное имя Марк, а его день рождения объявляет несчастливым днем года. Он жестоко расправляется с его военными соратниками, смещает его ставленников в восточных провинциях…