Шестая печать
Шрифт:
Вино ли вскружило нам головы, атмосфера ли ночного города, но по пути в гостиницу мы целовались буквально через каждых два шага. А потом…
А потом дни проведенные вместе слились в один. Мы гуляли, загорали на пляже, ходили в ресторанчики, где нам нравилось посидеть за бокалом этого чудесного красного вина, называемого, здесь черным. Стен повсюду сопровождал нас, как бы чувствуя, что наше состояние требует его ежеминутного присмотра. Мы прогулялись по улице Ленина, улице Тито и улице Гарибальди, своими названиями не повергающими в шок ни горожан, ни туристов.
Как– то гуляя, я обратил внимание, что мы находимся на улочке, на которой живет профессор Егоров. Без труда мы нашли дом и подъезд с табличкой над дверным звонком.
Вполголоса мы стали советоваться, удобно ли побеспокоить хозяйку или лучше позвонить по телефону.
– Удобно, удобно, – раздалось по-русски из открытого окна на втором этаже, расположенном прямо над входной дверью, и из него выглянула симпатичная пожилая женщина, – Я сейчас открою двери.
– Видите ли мы с собакой.
– Вижу, но, надеюсь, что это очень хорошо воспитанный пес.
Дверь, щелкнув открылась, и миновав короткую лестницу, мы оказались перед открытой дверью в квартиру, где нас уже ждала невысокая милая седовласая женщина. Ничего не спрашивая, она провела нас в гостиную. Мебель в комнате была старинная, добротная. В центре стоял стол, покрытый скатертью с бахромой, в одном углу стояло пианино с подсвечниками, на котором были сложены ноты. Все поверхности покрывали вышитые салфетки и множество различных фарфоровых фигурок, каких-то необычных сувениров. Все сияло чистотой. А в доме пахло книгами и ванилью. На невысоком комоде были расставлены фигурки слонов. На стенах висели картины в рамах и фотографии. Хозяйка усадила нас в глубокие мягкие кресла. Мы представились, причем Стен, подойдя к хозяйке подставил ей свою мохнатую голову, которую она погладила, а затем, как воспитанный пес, тихонько лег у моих ног и в дальнейшем ничем не выдавал своего присутствия.
– А меня можете звать Александра Владимировна, за годы жизни с мужем, я уже привыкла такому обращению. Профессора нет, но я надеюсь вы не откажетесь вместе со мной выпить по чашечке кофе, – она скорее утверждала, чем спрашивала.
Прохлада гостиной, легкий ветерок врывающийся в открытое окно, приятная, гостеприимная хозяйка все это было столь приятно, что мы с благодарностью согласились и она ушла на кухню варить кофе.
Уже сидя за чашкой кофе, сваренного Александрой Владимировной по известному только ей рецепту и своим ароматом как бы дополняющим уют гостиной и многочисленными видами домашнего печенья, она рассказала, что профессор Егоров, вот уже много лет читает лекции и ведет семинары в университетах Соединенных Штатов, и еще не было ни одного раза, чтобы ему не предложили продлить свои семинары, вот только каждый раз это продление бывает разным. Вот и теперь профессор уже дважды сообщал ей, что ему предложили провести дополнительные семинары, но на днях, скорее всего, вернется и пригласила обязательно заходить еще.
Выходные закончились, но праздник продолжался – Кьяра, сказала мне, что может остаться еще на два дня, которые к сожалению оказались такими короткими.
За все время, проведенное вместе, лишь пару раз тень, какой то задумчивости налетала на лицо Кьяры, но она словно отгоняла ее.
Но ничто под солнцем не бывает вечным. Закончились свободные дни Кьяры и ей надо было уезжать. Мы все вместе стояли около ее машины и я не знал, что сказать и внезапно для самого себя у меня вырвалось:
– Кьяра, любимая, выходи за меня замуж, я все передумал и не вижу другого способа постоянно видеть тебя, быть рядом с тобой.
– Сережа, милый, ты мне тоже очень нравишься, но я так пока и не поняла, чего в моем отношении к тебе больше – любви или страсти. Ты знаешь, ошибиться один раз, в этом нет ничего невероятного, но совершать второй раз ту же ошибку непростительно. Давай дадим нам немного времени. Мир стал сегодня так мал.
Я молчал, пытаясь найти слова, и она, воспользовавшись паузой, добавила:
– Сережа, я попрошу тебя быть очень осторожным. Происходит нечто, что я не понимаю. Я долго сомневалась сказать тебе или нет, но все же скажу. Поступило указание от моего непосредственного руководства закрыть дело Гатти и сдать все материалы в архив, и это при том, что дела как такового и нет. И еще, она немного помолчала – Из моего закрытого сейфа тетрадь Гатти просто исчезла. Я никому не говорила, и никто не знает, что у тебя есть ее копия, но все же будь осторожен. Не знаю, что в ней может быть, но ничего больше не было найдено.
Я пообещал, не придав ее словам серьезного значения, ну кого могут интересовать выписки из различных книг о событиях, произошедших сотни лет назад и ставших предметом бесчисленных спекуляций. По крайней мере в английском разделе тетради, я не нашел ничего, что бы разуверило меня в таком мнении. Мы договорились, что я позвоню ей послезавтра во время сиесты, и она уехала. Я остался, чтобы на следующий день узнать еще раз, не вернулся ли профессор Егоров, и в зависимости от этого строить свои планы.
Еще вечером, когда по моим оценкам, Кьяра должна была доехать домой, я, не сдержав обещания, набрал ее номер телефона, но бесстрастный металлический голос сообщил мне, что с абонентом в настоящее время не возможно связаться. Решив, что произошла обычная вещь —выбилась аккумулятор телефона, я так и не мог вспомнить, ставила ли Кьяра его на подзарядку, я лег спать.
Наутро, позвонив Александре Владимировне и узнав, что профессору еще раз продлили семинары и он приедет, самое раннее, через две недели, я пошел прогуляться со Стеном. После отъезда Кьяры, мне показалось, что солнце светит как то тусклее, море не такое лазурное, улочки утратили свою романтичность и загадочность и стали просто скучными узкими улочками. В общем мне не хотелось оставаться здесь одному.
Под сводами собора даже в этот жаркий день было прохладно. Приглушенный свет и тишина создавали особую атмосферу. Однако все это ни сколь не занимало сидящих на скамьях для паствы.
– Ну что же, те бумаги, которые вы передали нам подтверждают наши сведения, но нам подтверждают наши сведения, но не дают ни чего нового. Поэтому давайте вернемся к нашим повседневшим делам.
– Но я мог бы… – ему не дали договорить.
– Для нас гораздо важнее, что бы вы закончили работу по подписанию договора с Ватиканом. Мне, наверное, не надо напоминать, что пока договор не подписан, мы не можем вернуть себе нашу собственность, и теряем каждый день астрономические суммы.
Несмотря на то, что все это было очевидно, он ощущал себя отодвинутым на второй план. Он был, как ребенок, которому показали красивую желанную игрушку и спрятали ее.
– А может быть… —
– Я думал, мне не придется напоминать вам, что единственное условие, которое ставится всем нашим членам – беспрекословное подчинение воле наших руководителей. У нас не может быть самодеятельности. И как показало время, только благодаря этому мы выжили не эти годы. Поэтому повторюсь еще раз – для ордена гораздо большее значение имеет ваша работа по ратификации договора с Ватиканом, чем погони за этим русским. Мы найдем тех, кто будет этим заниматься. И попрошу вас обойтись без самодеятельности и направить все силы на порученную работу, – это было приказом и так же прозвучало.