Шестьдесят рассказов
Шрифт:
— Какое же это царство Ирода? — говорил Коттес. — Это же оберкомендатура.
Художественное оформление было прекрасным. И совершенно неотразимое впечатление производил последний трагический танец убийц и матерей в сопровождении хора, безумствовавшего на своей скале. Новая трактовка Монклара — если ее можно назвать новой — отличалась предельной простотой. Солдаты — даже их лица — были черными; а матери — белыми, и вместо детей в руках куклы, выточенные из дерева (по эскизам, как сообщалось в программке, скульптора Балларена), тщательно отполированные и выкрашенные в ярко-красный цвет. Этот блеск производил очень сильное впечатление. Различные комбинации трех цветов — белого, черного и красного — на фоне фиолетового задника и группы танцующих, то соединяющиеся, то распадающиеся во все нарастающем темпе, не раз вызывали аплодисменты публики.
— Как сияет Гроссгемют! — воскликнула сидевшая позади Коттеса дама, когда автор вышел на авансцену.
— Еще бы! — ответил маэстро. — У него даже лысина блестит как зеркало!
Голова знаменитого композитора
Ложа «морцистов» в третьем ярусе уже опустела.
В атмосфере всеобщей удовлетворенности основная часть публики расходилась по домам, а сливки общества заспешили в фойе на банкет. Роскошные вазы с белыми и розовыми гортензиями стояли в углах ярко освещенного помещения; во время антрактов их там еще не было. Стоя в дверях, гостей встречали художественный руководитель маэстро Росси-Дани и директор театра Гирш с некрасивой, но обаятельной женой. Чуть позади, демонстрируя свое присутствие и в то же время стараясь не афишировать власть, которая официально ей больше не принадлежала, беседовала с почтенным маэстро Коралло синьора Пассалаккуа, или попросту «донна Клара». Много лет назад она была секретаршей и правой рукой тогдашнего художественного руководителя маэстро Тарры. Эта богатая женщина, овдовевшая, когда ей не было еще и тридцати, состояла в родстве с семьями крупных миланских промышленников и сумела поставить себя так, что ее считали незаменимой даже после смерти Тарры. Конечно же, у нее были враги, считавшие ее интриганкой, но и они при встрече всячески выражали ей свое почтение. Хотя оснований для этого, по-видимому, не было, ее все же побаивались. Новые художественные руководители и директора как-то сразу догадывались, что с этой женщиной выгоднее поддерживать добрые отношения. С донной Кларой советовались при составлении афиш и распределении партий, а случись какая-нибудь стычка с властями или между артистами, всегда обращались к ней за помощью — в таких делах, надо признать, она была просто незаменима. Кроме того, для соблюдения приличий донну Клару неизменно избирали в административный совет — членство это было практически пожизненным, поскольку никому и в голову не пришло бы его оспаривать. Лишь коммендаторе Манкузо — директор, которого назначили фашисты, человек добрейший, но совершенно не умевший лавировать в житейских делах, — попытался было убрать ее с пути, но через три месяца по непонятной причине его самого убрали из театра.
Донна Клара была некрасива — маленькая, щупленькая, серенькая, всегда небрежно одетая. В молодости она, упав с лошади, сломала ногу и с тех пор слегка прихрамывала (из-за чего в стане своих врагов получила кличку «хромая чертовка»). Но стоило поговорить с ней несколько минут, и сразу же можно было заметить, какой ум светится в глазах этой женщины. Как ни странно, многие в нее влюблялись. Теперь благодаря почтенному возрасту — донне Кларе уже перевалило за шестьдесят — авторитет ее еще более утвердился. В сущности, директор театра и художественный руководитель выполняли при ней почти что подчиненную роль. Но она умела управлять ими с таким тактом, что те ничего не замечали и даже тешили себя иллюзией, будто они в театре чуть ли не диктаторы.
Гостей все прибывало. Это были известные и уважаемые люди, голубая кровь; мелькали туалеты, только что доставленные из Парижа, ослепительные драгоценности, губы, плечи, бюсты, от которых не могли бы отвернуться даже святоши. Но вместе с ними в фойе входило и нечто такое, что до сих пор проскальзывало в толпе лишь мимолетно, входило, не задевая ее, словно отдаленное и смутное эхо: это был страх. То там, то здесь шепотом передавали друг другу на ушко какие-то новости, раздавались скептические смешки, недоверчивые восклицания тех, кто хотел обратить все в шутку. Наконец, сопровождаемый переводчиками, в зале появился Гроссгемют. Последовали поздравления на французском (многим дававшиеся не без труда), затем композитора деловито препроводили в буфет. Рядом с ним шла донна Клара.
Как и всегда в подобных случаях, знание иностранных языков подверглось суровому испытанию.
— Un chef-d'oeuvre, v'eritablement, un vrai chef-d'oeuvre! [11] — беспрестанно повторял директор театра Гирш, несмотря на фамилию — самый настоящий неаполитанец; казалось, больше он из себя ничего не может выдавить.
Да и сам Гроссгемют, хотя уже не один десяток лет прожил в Дофине, [12] держался довольно скованно, а его гортанный выговор еще больше затруднял понимание. Дирижер оркестра маэстро Ниберль, тоже немец, французский знал и вовсе плохо. Понадобилось какое-то время, чтобы направить разговор по нужному руслу. Единственным утешением и сюрпризом для галантных гостей было то, что танцовщица из Бремена Марта Витт сносно и даже с каким-то забавным болонским акцентом говорила по-итальянски.
11
Шедевр, да-да, подлинный шедевр! (фр.)
12
Историческая провинция в юго-восточной части Франции с центром в Гренобле.
Пока лакеи скользили в толпе с подносами, уставленными шампанским и блюдами с пирожными, гости разбились
Гроссгемют тихо говорил с секретаршей о каких-то, судя по всему, очень важных делах.
— J'ai parie d'avoir apercu Lenotre, — сказал он. — ^Etes-vous bien s^ure qu'il n'y soit pas? [13]
Ленотр был музыкальным критиком «Монд», который после парижской премьеры разнес его в пух и прах. Окажись Ленотр в этот вечер здесь, Гроссгемюту представился бы прекрасный случай взять реванш. Но мсье Ленотра не было.
13
Я, кажется, видел Ленотра. Вы уверены, что его здесь нет? (фр.)
— A quelle heure purra-t-on lire «Коррьере делла сера»? — с бесцеремонностью, свойственной великим людям, спросил композитор донну Клару. — C'est le journal qui a le plus d'autorit'e en Italie, n'est-ce pas, Madame?
— Au moins on le dit, — улыбаясь, ответила донна Клара. — Mais jusqu'`a demain matin…
— On le fait pendant la nuit, n'est-ce pas, Madame?
— Oui, il para^it le matin. Mais je crois vous donner la certitude que ce sera un esp`ece de pan'egyrique. On m'a dit que le critique, le ma^itre Frati, avait l'air rudement boulevers'e. [14]
14
— В котором часу можно будет прочесть… Это ведь самая влиятельная газета в Италии, не правда ли, мадам?
— Так по крайней мере говорят… Но до завтрашнего утра…
— Ее ведь печатают ночью, не правда ли, мадам?
— Да, она выходит утром. Но я думаю, это будет настоящий панегирик. Я слышала, что критик, мэтр Фрати, был совершенно потрясен (фр.).
— Oh, bien, ca serait trop, je pense, — сказал он, пытаюсь в это время придумать какой-нибудь комплимент. — Madame, cette soir'ee a la grandeur, et bonheur aussi, de certains r^eves… Et, a propos, je me rappelle un autre journal… «Meccapo», si je ne me tromps pas… [15]
— «Meccapo»? — переспросила, не понимая, донна Клара.
— Peut-^etre, [16] «Мессаджеро»? — подсказал Гирш.
— Oui, oui, «Мессаджеро», je voulais dire… [17]
15
— Ну, это было бы уж слишком, по-моему… Мадам, о таком великолепии и о радушии приема я мог только мечтать… Да, кстати, помнится, есть еще и другая газета… если не ошибаюсь… (фр.)
16
Может быть (фр.).
17
Да, да… я хотел сказать… (фр.)
— Mais c'est a Rome, [18] «Мессаджеро»!
— On a envoy'e tout de m^eme son critique, — сообщил кто-то из гостей и затем добавил фразу, которая надолго запомнилась всем и изящество которой не оценил один лишь Гроссгемют: — Maintenant il est derri`ere a t'el'ephoner son reportage! [19]
— Ah, merci bien. J'aurais envie de le voir, demain, ce «Мессаджеро», — сказал Гроссгемют и, наклонившись к секретарше, тут же ей пояснил: — Apre`es tout c'est un jurnal de Rome, vous comprenez? [20]
18
Но это же в Риме… (фр.)
19
Они все равно прислали своего критика… Передача его репортажа по телефону уже стала свершившимся фактом! (фр.)
20
О, большое спасибо. Хотелось бы завтра посмотреть эту газету… Вы поняли? Это все-таки римская газета (фр.).
В это время к ним подошел художественный руководитель и от имени администрации преподнес Гроссгемюту в обтянутом синим муаром футляре золотую медаль с выгравированной на ней датой и названием оперы. Последовали традиционные знаки преувеличенного удивления, слова благодарности; на какое-то мгновение великий композитор показался даже растроганным. Потом футляр был передан секретарше, которая, открыв коробочку, восхищенно улыбнулась и шепнула маэстро:
— 'Epatant! Mais ca, je m'y connais, c'est du vermeil! [21]
21
Потрясающе! Но по-моему, она только позолоченная! (фр.)