Шестерка воронов
Шрифт:
– Она приказала ему открыть дверь, а затем отрезать себе палец. Мы узнали об этом от паренька с кухни, который был здесь в тот момент. Девушка его не тронула. Он заявляет, что Худе отрезал себе палец с улыбкой на лице.
Казу совсем не нравилась мысль, что какие-то гриши могли управлять его разумом. Но Худе наверняка это заслужил. Во время гражданской войны в Равке многие из них бежали из охваченной боями страны и заплатили свободой за то, чтобы их пустили в Керчию. Согласившись работать прислугой, гриши не осознавали, что добровольно продались в рабство.
– Купец
– Советник Худе потерял много крови, но он не в таком состоянии, как эти люди. Его с семьей и прислугой отвезли за город.
– А целительница вернулась в Равку? – поинтересовался Каз.
Ван Эк указал ему на выход из эллинга и запер дверь, когда они покинули помещение.
– Похоже, что она этого хотела, – ответил он, пока они возвращались через сад к дому. – Нам известно, что она захватила небольшое судно и пыталась на нем отплыть в сторону Равки. Но два дня назад мы обнаружили ее тело, прибитое течением к берегу рядом с Третьей гаванью. Нам кажется, что она утонула, когда возвращалась в город.
– Зачем ей было возвращаться?
– За новой дозой.
Каз вспомнил блестящие глаза Микки и его бледную кожу.
– Порошок вызывает зависимость?
– Достаточно всего одной дозы. Как только порошок заканчивает действовать, тело гриша ослабевает и требует еще. Доза парема достаточно изнуряет.
«Достаточно изнуряет» – это мягко сказано. Совет приливов контролировал проход в кеттердамские гавани. Если целительница пыталась вернуться ночью на небольшой лодке, у нее не было никаких шансов из-за течения. Каз подумал об истощенном лице Микки и о том, как одежда висела на его исхудавшем теле. Таким он стал из-за порошка. Действие юрды-парема не закончилось, но он уже хотел еще. Казалось, совсем немного, и он рухнет как подкошенный. Как долго могли продержаться гриши в таком состоянии?
Хороший вопрос, но сейчас он не имел значения. Они подошли к воротам. Пришло время заключать сделку.
– Тридцать миллионов крюге, – сказал Каз.
– Мы говорили о двадцати! – разозлился Ван Эк.
– Вы говорили. И дураку ясно, что вы в отчаянии. – Каз оглянулся в направлении эллинга, в котором стояла группа людей, ждущих своей смерти. – И мне ясно почему.
– Совет мне голову оторвет!
– И будет восхвалять вас, как только вы спрячете Юл-Баюра в своем укрытии, где бы оно ни находилось.
– В Новом Земе.
Каз пожал плечами.
– Мне плевать, хоть в кофейник его засуньте.
Ван Эк внимательно посмотрел на него.
– Вы видели, на что способен этот порошок. Заверяю вас, это лишь начало. Если юрда-парем распространится по миру, войны не миновать. Наши торговые пути будут уничтожены, а рынки рухнут. Керчия этого не переживет. Вся надежда на вас, господин Бреккер. Если вы не справитесь, пострадает весь мир.
– О, все гораздо хуже, Ван Эк. Если я не справлюсь, мне не заплатят.
Выражение отвращения на лице купца заслуживало быть запечатленным на холсте самим Де Каппелем.
– Ну же, не стоит так разочаровываться. Только подумайте, каким бы несчастным вы были, окажись у этой канальной крысы хоть капля патриотизма. Вам бы пришлось сменить гримасу на своем лице и проникнуться ко мне уважением.
– Спасибо, что избавили меня от этой участи, – брезгливо ответил Ван Эк. Открыв дверь, он помедлил. – Хотя мне любопытно, что бы получилось из мальчика с таким интеллектом при иных обстоятельствах.
«Спросите у Джорди», – подумал Каз с горечью и пожал плечами.
– Воровал бы у более богатых недоумков. Тридцать миллионов крюге.
Купец кивнул.
– Тридцать. Сделка есть сделка.
– Сделка есть сделка, – повторил Каз, и они пожали друг другу руки.
Когда ухоженная ладонь Ван Эка сжала перчатку Каза, купец прищурился.
– Почему вы носите перчатки, мистер Бреккер?
Каз поднял бровь.
– Уверен, до вас доходили слухи.
– Каждый новый нелепее предыдущего.
Каз тоже их слышал. Руки Бреккера были по локоть в крови. Руки Бреккера были покрыты шрамами. У Бреккера были когти вместо пальцев, потому что он полудемон. Прикосновение Бреккера обжигало, как сера, – стоит дотронуться до его оголенной кожи, как начинается гниение и отмирание плоти.
– Выбирайте сами, – сказал Каз, исчезая в ночи. Его мысли уже были заняты тридцатью миллионами крюге и командой, которая поможет ему их добыть. – Все они истинная правда.
Когда Каз вошел в Клепку, Инеж узнала об этом в ту же минуту. Его присутствие ощущалось в каждой тесной комнатке, в каждом кривом коридоре. И каждый бандит, вор, шулер, жулик или зазывала почувствовал прилив бодрости. Любимый лейтенант Пера Хаскеля прибыл домой.
Клепка не была чем-то особенным: самый обычный дом в худшем квартале Бочки. Три этажа, увенчанных чердаком и двускатной крышей. Большинство зданий в этой части города строились без фундамента, многие стояли на болотистой почве, между наспех проложенными каналами. Дома поддерживали друг друга, как подвыпившие друзья в кабаке, пытающиеся найти опору. Инеж побывала во множестве таких домов, выполняя поручения Отбросов, и внутри они выглядели ничуть не лучше – холодные, сырые, от стен ломтями отваливается штукатурка, через щели в оконных рамах заливает дождем или засыпает снегом. Но Каз потратил собственные сбережения, чтобы избавиться от сквозняков в Клепке, укрепить и утеплить стены. Внутри было неуютно, криво и тесно, но, по крайней мере, сухо.
Комната Инеж находилась на третьем этаже – узкая конура, в которую едва вмещались койка и сундук, зато из окна открывался вид на остроконечные крыши и дымоходы Бочки. Когда дул сильный ветер, рассеивая угольный дым, нависший над городом, девушка даже могла различить синеву гавани вдали.
Хотя до рассвета оставалась всего пара часов, в Клепке никто не спал. Единственное время, когда здесь было тихо, наступало в дремотные послеполуденные часы. К тому же сегодня ночью всех лихорадило из-за новостей о разборке на Бирже, о судьбе Большого Боллигера, а теперь еще и об увольнении бедного Ройакке.