Шестерки умирают первыми

Маринина Александра

– Видишь ли, Ира, я – профессионал, и я не имею права смешивать работу со своими эмоциями. Если бы на твоем месте была Науменко, я бы подозревала в первую очередь ее. Тот факт, что мы с тобой знакомы, никакой роли не играет. Мне неприятно тебе это говорить, но я, видимо, должна это сделать, чтобы между нами не возникло недоразумений. Подозрения в твой адрес достаточно сильны, но они не менее сильны и в адрес Светланы, и в адрес Шульгина, а завтра появится еще сотня человек, которых найдется за что подозревать. Идет нормальная работа, которая называется проверкой версий. И ты не должна видеть в этом ничего оскорбительного для

себя. Другое дело, что тебе кажется, будто я, хорошо зная тебя еще с университетских времен, должна быть уверена в твоей невиновности, и ты обижаешься, что на основании одного лишь факта нашей совместной учебы я не вычеркиваю тебя из списка подозреваемых. Мне жаль, что тебя это обижает. Но нам с тобой придется с этим примириться. Ситуация такова, какова она есть, и изменить ее я не могу.

– Можешь, но не хочешь, – уточнила Ирина, по-прежнему стоя у стены и не подходя к столу.

– Не считаю нужным. Я, Ирочка, давно уже не живу сегодняшним днем. Уверяю тебя, мне было бы намного проще кинуться к тебе в объятия и сказать, что я знаю тебя сто лет и абсолютно убеждена в твоей невиновности. Я была бы хорошей в твоих глазах, и мы бы сейчас не стояли, как непримиримые враги перед дуэлью, а сидели бы рядышком, держались за руки и взахлеб обсуждали бы, кто же это убил нашего Юрия Ефимовича. И если, упаси бог, мне в голову стали бы закрадываться подозрения насчет тебя, у меня были бы связаны руки. Я не смогла бы задать тебе ни одного вопроса, потому что постоянно наталкивалась бы на твой недоуменный и обиженный взгляд: «Ты что, меня подозреваешь? Ты мне не веришь?» И как бы я сказала тебе, что не верю, что подозреваю? Мне что же, служебной карьерой жертвовать, только чтобы не испортить отношения с тобой? Сегодня мне было бы лучше и проще, а завтра я бы волосы на себе рвала. Поэтому я и не хочу менять ситуацию. Пусть она останется такой, как есть на сегодняшний день. Да, мне сегодня тяжело с тобой разговаривать, ты настроена враждебно, ты обижаешься на меня, но я это как-нибудь переживу. Зато потом, если я буду на двести процентов уверена в твоей невиновности, я буду точно знать, что этому есть объективные причины, а не мое слепое доверие к человеку, которого я когда-то, я подчеркиваю, когда-то давно знала.

В кухне повисло недоброе молчание. Настя закурила еще одну сигарету, сделала несколько затяжек.

– Мы можем изменить ситуацию только в одну сторону. Если тебе неприятно общаться со мной, я сейчас уйду, и ты меня больше не увидишь. С тобой будет работать другой сотрудник. Но для тебя это в принципе мало что изменит, потому что подозревать тебя я все равно буду. Так как, Ира? Будем работать или будем эмоции жевать?

Ирина медленно отошла от стены и села на табуретку возле стола.

– Я сделаю еще кофе, – сказала она, не глядя на Настю, и стала засыпать в стоящую на столе кофеварку смолотый кофе. – Ты можешь задавать свои вопросы.

– Может, улыбнешься для приличия? – пошутила Настя, стараясь сгладить возникшую неловкость.

– Нет уж. Отвечать буду добросовестно, это я тебе обещаю, а с улыбками не получится.

– Обиделась?

– А как ты думаешь? – Ирина подняла голову и вызывающе посмотрела на Настю. – А ты бы не обиделась на моем месте?

– Наверное, обиделась бы, – призналась Настя. – Ладно, так и останемся. Я – со своими подозрениями, ты – со своей обидой. Нам нужно будет научиться жить с этим. Тогда начнем. Почему Тарасов пришел в тот день на работу так рано?

– Не знаю.

– Он ничего не говорил в пятницу о том, что в понедельник с утра у него назначена какая-то встреча?

– Нет, не говорил.

– Может быть, он должен был ждать чьего-то звонка в понедельник утром?

– Мне об этом не известно.

– С кем из работников Совинцентра Тарасов общался в те четыре дня, что он проработал в вашем отделе?

– Мне трудно сказать. Сюда к нему никто не заходил, а с кем он общался, когда выходил из офиса, я не знаю.

– А он часто выходил из офиса?

– Довольно часто…

2

Светлана Науменко держалась далеко не так хладнокровно, как Ирина Королева. Она сильно нервничала, то и дело начиная плакать, пила сердечные капли и сморкалась.

Настя задавала ей те же вопросы, что и Ирине: с кем общался Юрий Ефимович Тарасов, что рассказывал о себе и о своих знакомых, кому звонил, почему в тот роковой для него день пришел на работу раньше обычного.

– Может быть, он хотел стены помыть, – предположила Светлана.

– Что он хотел?! – Настя решила, что ослышалась.

– Ну, понимаете, Юрий Ефимович считал, что стены у нас грязные и их нужно помыть. Уборщица этого не делает, но она и не обязана. Игорь Сергеевич категорически запретил ему заниматься уборкой в рабочее время, сюда же люди ходят, а Юрий Ефимович считал, что стены надо помыть обязательно. Вот, может быть…

Науменко всхлипнула и снова потянулась за носовым платком.

– А что, Игорь Сергеевич очень сердился на Тарасова за попытки убраться в помещении отдела?

– Очень. Вы даже не представляете, как он сердился. Правда, вслух он ничего не говорил, Юрию Ефимовичу не выговаривал, но все равно было заметно. Знаете, Шульгин – он такой добродушный, даже немножко легкомысленный, выпить любит, пошутить, посмеяться. А после того, как Юрий Ефимович у него в столе прибрался, Игоря как подменили. Злой ходит, с нами не разговаривает, даже вроде с лица сбледнул.

– Не знаете почему? Не догадываетесь?

– Кому ж приятно, когда у тебя из стола столько гадости вытаскивают и на всеобщее обозрение выставляют.

– А Шульгин не пытался объясниться с Тарасовым, сказать ему, что залезать в чужой стол, а тем более в отсутствие хозяина, неприлично?

– Не знаю, – Светлана шмыгнула носом. – Я не слышала ничего такого.

– А вы, Светлана? Он же в вашем столе тоже порядок наводил. Вы не сделали ему замечание?

– Нет. Он же начальник все-таки.

– Ну и что? Раз начальник, значит, хамить можно?

– Я не знаю…

Науменко разрыдалась.

– Он… Он говорил, что сокращение скоро… На тридцать процентов… Всех…

«Все понятно, – подумала Настя. – Стоя на пороге тридцатипроцентного сокращения, она, конечно же, не рискнула делать замечание новому начальнику. Логика примитивная, но железная. Если собираются сокращать третью часть рабочих мест, и в это же самое время на вакантное место заместителя начальника отдела назначают нового сотрудника, вместо того чтобы сократить эту совершенно никчемную должность, то вновь назначенный, очевидно, важная персона или особа, приближенная к императору, то бишь к гендиректору. Попробуй сделай ему замечание – завтра же без места и останешься».