Шестиноги

1.

Приступая к своему повествованию, я отчетливо сознаю, что мой одинокий труд может пропасть втуне, ведь, скорее всего, никто и никогда не прочтет эти строки. Но крохотный проблеск надежды не меркнет в моем желудке, и потому я обращаюсь к беспредель­ности Вселенной, ко всем очагам разума, чья совокуп­ность неподвластна пространству и времени. Уповаю на то, что мне удастся довести начатое до конца, и рано или поздно эта рукопись попадет в лапы разумных существ, а значит, великие свершения на­шей могучей расы станут всеобщим достоянием. Пусть они послужат уроком и примером для тех, кто возжег светильник разума и гордо несет его по тернистой стезе прогресса.

Захватывает дух, едва пытаешься охватить мыслен­ным взором эпохальный путь, по которому прошел мой народ на глазах одного-единственного поколения, а ведь я имею честь и гордость к оному

поколению принадлежать; более того, мне выпало присутствовать при событии, послужившем рубежом между убогим доисторическим периодом и новой блистательной эрой сознательного восхождения к высотам цивилиза­ции.

Итак, в Первый день Первого года Новой эры, едва благодатное светило взошло и озарило девственную глушь моего родного селения, отцы разбудили меня, накормили завтраком и отправили в образовальню. Замечу походя, что все три моих отца пользовались уважением соседей. Двое из них оставили после себя незаурядные хореические образцы интимной лирики, а третий написал рассуждение о провиденциальном значении семечек нгута, стяжав немалую славу — трактат прочли даже в заречном селении, после чего тамошний старейшина явился к нам, дабы выразить автору глубочайшую признательность.

Даже сейчас, в преклонном возрасте, я с необыкновенной отчетливостью помню, как семенил в образовальню, дожевывая на ходу вяленую чавчавку и выплевывая семечки, а росистые хвощи приятно холодили брюшко. Ничто вокруг не предвещало глобальных перемен. Правда, звездочеты уже несколько дней кряду судили и рядили о новой блуждающей звезде, которая четырежды за ночь пересекает небосклон, однако их споры мало кого заинтересовали. Я по малолетству вообще пропустил те разговоры мимо слуха.

Тем утром познающие, как всегда, расположились полукольцом вокруг дерева ураур на околице, и тот из старейшин, который отправлял должность наставника, взгромоздился на корневой нарост, вылощенный до блеска его предшественниками. Беседа, которую на­чал наставник, ничем особенным не отличалась и не заслуживала бы упоминания, однако последующие события, по иронии судьбы, имели к ней непосредственное касательство. Ибо всеуважаемый старейшина выбрал тему донельзя избитую, перепетую множеством виршеписцев и любомудров, а именно, тему о том, сколько ног должно быть у разумного существа.

Увы, доводы наставника отнюдь не блистали новиз­ной или же утонченностью. Сначала он доказал, что четвероногие создания имеют ограниченные возмож­ности для духовного совершенствования в силу того, что не могут без угрозы для равновесия высвободить хотя бы одну пару конечностей. При передвижении все их ноги должны быть задействованы. Это угнетает конечности, которые становятся грубыми, массивны­ми, и те участки мозга, которые ими управляют. Далее, четвероногие лишены длинных подвижных усиков, это резко ограничивает их способность к выразительной жестикуляции, следственно, служит серьезным препятствием на пути к общению и обмену идеями. Затем наставник перешел к апологии шестинога — идеального телесного вместилища для творческого духа. Однако закончить рассуждения ему не удалось, ибо окрестности сотряслись от страшного рева, возвестившего о начале новой эры.

Казалось, небо разверзлось, и чудовищный огнен­ный сноп обрушился с высоты на близлежащую каменистую пустошь. С изумлением и ужасом следи­ли мы, как в клубах пламени, тучах взорванной пыли опускается с небес огромная, ни на что не похожая махина, отливающая странным блеском, точно гладь реки поутру. В считанные мгновения она опустилась на землю, душераздирающий рев смолк, огонь погас, и лишь гигантское облако пыли клубилось на месте происшествия, тихонько развеиваясь, опадая прихот­ливыми пепельными прядями.

Любознательность недолго боролась со страхом в наших детских душах. Дружно, не сговариваясь, мы помчались к пустоши, забыв обо всем на свете и не слушая увещеваний наставника. Все сразу поняли, что произошло чрезвычайное, небывалое событие, и каждый житель селения со всех ног поспешил туда, где приземлилось поразительное сооружение.

Остановившись поодаль, мы созерцали диковину, теряясь в догадках. Посреди равнины возвышалась мощная скала из необыкновенного блестящего мате­риала, ее макушка достигала кучевых облаков, а нижняя часть опиралась на грунт шестью широко расставленными лапами. Признаться, многие понача­лу решили, что перед нами некое небесное существо, быть может, посланец Вседержителя, и стали обсуж­дать, какие дары и формы поклонения будут наиболее приличествовать случаю. Однако я выразил сомнение, ведь Вседержитель, как известно, обладает усиками, в точности, как и мы, его чада, следовательно, посла­нец Вседержителя также должен их иметь. Взрослые не сочли зазорным со мной согласиться, а один из старейшин одобрительно похлопал меня по спине и заявил, что-де из этого малыша выйдет толк.

Другой повод для недоумения дал тот факт, что все мы отчетливо видели ревущий столб огня, однако никто не мог разглядеть на пустоши ни гари, ни пепла. Карликовый кустарник, там и сям торчавший из расщелин, нисколько не обгорел и привольно шелес­тел своими алыми листочками на ветру.

Но самое потрясающее ждало нас впереди. Прошло некоторое время, сверкающий колосс не подавал никаких признаков жизни, и толпа селян мало-пома­лу подобралась поближе. Один из старейшин осмелел настолько, что приблизился к колоссальной лапе таинственного сооружения и потрогал ее. Словно бы разбуженная этим прикосновением, громада ожила. В ее нижней части раскрылась прямоугольная пасть, и оттуда высунулось нечто вроде языка. Разумеется, все мы дружно бросились наутек. Однако, достигнув края пустоши, мы сочли себя в безопасности, остановились, чтобы отдышаться и посмотреть, что делается позади. Блестящее чудище стояло, как вкопанное,

а его длинный, твердый и плоский язык наклонно уперся в камни и замер. Мало того, в глубине темной пасти возникло какое-то шевеление, и немного погодя мы увидели несколько странных, ни на кого не похожих существ. Они преспокойно вышли из пасти, спустились по языку наземь и встали там разрознен­ной группкой, озираясь по сторонам.

Прежде всего, нас потрясло то, что эти существа имели только две ноги, но при этом лишены были крыльев. А их верхние конечности оказались столь замысловато устроены, что мы не сразу составили себе верное представление об их анатомии. Эти так называемые «руки» соединялись с третьей конечностью, лишенной суставов и оканчивавшейся заостренной лопастью; называлась она, как мы позже узнали, «лопатой». Однако «лопата» вовсе не являлась частью тела двуногов, а служила, как выяснилось позднее, в качестве так называемого «личного ору­жия», вдобавок ее можно было использовать для «земляных работ», к которым пришельцы имели не­изъяснимое пристрастие. Поскольку я слабо знаком с онтогенезом двуногов и их религиозными обрядами, не берусь судить о корнях столь противоестественной тяги к тяжелому и зачастую бессмысленному процес­су рытья земли. Так или иначе, большинство наших удивительных гостей предпочитало не расставаться со своими «лопатами», породив тем самым в среде шестиногов нелепую моду носить при себе какой-ни­будь древесный сук, желательно прямой, прочный и увесистый.

Возвращаясь к моменту первой встречи, я хочу отдать должное мудрости и доблести, которые выка­зал мой троюродный дядя, теоретик в сфере нижней пищеварительной системы и виршеписец физиологического направления, носивший имя Кррхр. Он смог понять, что мы имеем дело с представителями разум­ной расы из других миров, а главное, сумел действо­вать на уровне ответственности, которую такое понимание накладывало.

Никогда не изгладится в моей памяти величествен­ная картина — колоссальный космический корабль, несколько двуногов с «лопатами» наперевес, и Кррхр, медленно идущий им навстречу, время от времени останавливаясь и с подчеркнутым миролюбием жести­кулируя. Когда Кррхр преодолел половину расстоя­ния, разделявшего нас и наших небесных гостей, из среды последних выступил один и двинулся навстречу Кррхру. Итак, отважный шестиног и достойный двуног сошлись лицом к лицу и остановились в несколь­ких шагах друг от друга. Стало возможным сравнить их размеры — длина туловища у них была примерно одинакова, в этом мы убедились, когда Кррхр уселся наземь и приветственно сложил лапы на брюшке. Двуног отличался более массивным телосложением и крупной, подвижной головой. Некоторое время они разглядывали один другого, затем пришелец открыл рот и произнес историческую фразу — первую, услы­шанную нами от великих небесных братьев. Обладав­ший безупречной фонетической памятью Кррхр тут же ее повторил, сочтя сказанное приветствием. Это вызвало у пришельцев бурную реакцию — как выясни­лось при дальнейшем общении, то был знак удовольст­вия и одобрения, именуемый «ржачкой». Произнес­ший же фразу двуног, державший свою «лопату» наперевес, опустил ее и тоже «заржал». Кррхр почувствовал, что дело идет на лад, и выразил удовлетворе­ние, как водится у нас, ритмическим попискиванием, вызвав ответный новый взрыв «ржачки».

Так было положено начало беззаветной, нерушимой дружбе шестиногов и двуногов, а заодно — исто­рическому процессу на нашей планете.

Следует подробно остановиться на той первой фра­зе, которую произнес двуног и старательно повторил Кррхр. Она глубоко запечатлелась в нашей народной памяти, однако, даже впоследствии, вполне овладев языком двуногов, мы не смогли понять ее смысл. Парадокс этого знаменитого на весь наш мир высказы­вания заключается в том, что каждое слово в отдель­ности является понятным и никаких двусмысленно­стей не содержит. Однако в своей совокупности эти слова не означают ничего и становятся бессвязным, алогичным набором лексем. Попытки обратиться за истолкованием к самим двуногам оканчивались ничем — небесные братья ссылались на трудности пере­вода и всячески уклонялись от прямых ответов. Луч­шие умы среди наших любомудров и логистов бились над расшифровкой сверхъестественной фразы, но тщет­но. Видимо, здесь пролегает граница между разумени­ем великих небесных наставников и нашим мышлени­ем, отягощенным атавистическими чертами и доморощенностью.