Шестиноги
Шрифт:
Возможно, наилучшим решением явилось бы кардинальное — избавиться от населения как такового. Но тогда предельно обострилась бы проблема снабжения продовольствием, ведь бойцы слишком свыклись с ролью доблестных защитников и совершенно разучились заботиться о пропитании. Пришлось пойти на определенные словесные уступки, оставив существо дела в неприкосновенности. Специально подготовленные ораторы, то есть, те, кому дозволялось открыто высказывать общую точку зрения, стали объяснять,
Воинственный пыл с обеих сторон поулегся. Время от времени мы начинали перекликаться через речку с рыжими, предлагая взаимно поубавить запасы порошка и воздушных змеев. Даже удалось прийти к первоначальному согласию на тот счет, что порошка и впрямь накопилось многовато. Однако рыжие никак не хотели перейти от слов к делу, тем самым доказав свое миролюбие. А мы не настолько глупы, чтобы им слепо довериться и первыми ослабить свои средства обороны.
И вот, из-за тупого упрямства злокозненных рыжих ублюдков, разразилась беда.
Сам я уцелел только благодаря счастливой случайности. В тот день мне пришло в голову, что не худо бы обследовать звездолет наших двуногих братьев. Он стоял на каменистой пустоши, всеми покинутый, и мало кто забредал туда. Множество хитроумных приборов, агрегатов, наконец, просто металла, пропадало втуне, хотя все это могло пригодиться нам, возможно, и в целях самообороны.
Запасшись провизией и большой флягой с питьем, я отправился к звездолету. Между тем погода начала портиться. Небо заволокли тучи, поднялся сильный ветер. Когда я добрался наконец до космического корабля, шквальные порывы налетали один за другим, да с такой силой, что трудно становилось сохранять равновесие. Пустой и темный корпус звездолета охал и подвывал, нахлестываемый ветром. К счастью, я догадался захватить с собой крупную светляшку, и ее слабое мерцание помогло мне ориентироваться во внутренностях корабля. Поднявшись по спиральному пандусу до самого верха, я обнаружил круглое светлое помещение с четырьмя обзорными окошками. Именно в нем я нахожусь сейчас, когда пишу эти строки, и здесь встречу свой смертный час.
Еще не зная, что эта каюта станет моим последним пристанищем, я в восторге перебегал от окошка к окошку, любуясь невиданной панорамой. Вся моя благодатная, родная долина была видна отсюда во всех подробностях, и если бы не хмурые тучи, скрадывавшие горизонт, наверно, я различил бы и пески пустынь, и болотные топи, и угрюмые неприступные скалы, с которых низвергалась водопадом река, питающая живительной влагой мое крохотное отечество. Судя по тому, как ветер трепал древесные кроны, его сила нешуточно возрастала. С трудом оторвавшись от созерцания, я уселся на полу и подкрепился своими съестными припасами. В мои расчеты входило посвятить несколько дней исключительно обследованию звездолета.
Когда же я снова взглянул в окошко, ужас оледенил мой набитый желудок. Там, в долине, бушевал смерч. Он не уступал тому, легендарному, который задолго до моего рождения начисто разметал два селения и унес три дюжины жизней. Он валил вековые деревья. Он взметал до небес охапки листьев и клубы пыли. Его воздушные челюсти рвали и метали все на своем пути. Я видел, как полуобглоданный остов шалаша взмыл над рекой и перелетел через нее, словно сухой листок. Но страшнее было другое.
Повсюду на берегах реки вздымались белые тучи, они завивались вихрем, вставали столбом, раскидывались рваными космами во все стороны. Чудовищный воздушный волчок плясал в долине, разбрасывая повсюду смертоносный порошок из растрескавшихся сосудов.
Я не мог более смотреть. Опустившись на пол и обхватив голову передними лапами, я впал в шоковое оцепенение, а сколько оно длилось, не могу сказать даже приблизительно.
Когда я очнулся и подошел к окошку, буря миновала. Солнце стояло в зените, озаряя долину, сплошь усыпанную белым порошком. Он лежал повсюду, насколько хватало глаз — и на том берегу, и на этом, и в излучине, где поселились двуноги. Напрягая зрение, я разглядывал черные точки, беспорядочно разбросанные на пустошах и среди бурелома; ни одна из них не шелохнулась, не поползла. То были мои погибшие собратья. Никто не уцелел в отравленной долине, яд скосил и черных, и рыжих, и двуногих.
Но я покамест жив и пишу, хотя последние крохи съестного кончились еще вчера, фляга опустела утром, а свиток исписан с обеих сторон и вместит лишь несколько прощальных строчек.
Читатель, я не знаю, сколько у тебя ног, однако разум тебе дан, иначе ты не был бы моим читателем. На пороге смерти шлю тебе прощальный привет, будь стойким и последовательным в борьбе. Пусть славная история черных шестиногов трагически оборвалась из-за нелепой случайности, рыжим гадам тоже не поздоровилось. Что ни говори, а мы погибли, гордо и неуклонно шествуя по дороге прогресса. Не мы первые, не мы последние, помни об этом, читатель.
Прощай.
Август 1988.