Шестнадцать деревьев Соммы
Шрифт:
– Должно быть, она была его владелицей? – предположил я, представив себе, что эта женщина, может быть, была замужем за Эйнаром, а позже он выехал оттуда.
– Вероятнее всего. Потому что эта Агнес Браун все еще числится в каталоге на этот год. Тот же адрес, тот же номер, только начальные цифры другие с тех пор, как телефонные станции автоматизировали.
– Да что вы говорите…
– Немного странно, что она не сменила номер. Пенсионеры же обычно не любят, чтобы им названивали с утра до вечера?
– Может быть,
– Ну да, для этого и существует телефон, – согласилась Регине Андерсон. – Дать вам ее номер?
– Дa, пожалуйста, – сказал я. – В вас пропадает детектив.
– А вот и не пропадает, молодой человек. Я уже тридцать девять лет работаю в справочной.
Я впервые набирал заграничный номер телефона. На линии слышалось низкое жужжание. Словно сигналы с трудом пробивали себе дорогу под Северным морем. На другом конце раздался звонок – не такой, как у норвежских телефонов, а звонкое дребезжание.
Я не клал трубку, ждал.
Ответа не было.
Я повесил трубку и бесцельно походил по дому, думая об этом телефонном номере. Спустился вниз, взял дедушкин атлас, сравнил расстояния. Я знал, что когда-то Шетландские острова входили в состав Норвегии, и теперь понял почему. От Бергена до Леруика было ближе, чем от Абердина.
Тут послышался звонок телефона. Я стремглав взлетел по лестнице и схватил трубку.
– Yes, – сказал я. – Hello?
– Что? – отозвался голос на другом конце.
– Да?
– Это Раннвейг Ланнстад звонит. Это ты, Эдвард?
– А… Здравствуйте.
– Здравствуй. Ммм… мне очень жаль, но, увы, возникла одна проблема.
Она рассказала, что использовать гроб не получится. Он слишком широк для печи крематория. Вероятно, гроб был сделан по английским меркам – его ширина составляла ровно четыре фута.
«Люди с мозгами не будут мерить в футах», – говорил дедушка.
– Кстати, ты собирался положить вместе с ним в гроб нож? – спросила Ланнстад.
– Ему этого хотелось бы.
– Мы могли бы, конечно, положить нож в гроб, хотя это и не по правилам. Но кремировать с ножом – ну, ты же понимаешь…
С час я бродил по хутору, думая, как же быть. Потоптался среди ягодных кустов, наелся вволю, глядя вдаль, на поля, на столярную мастерскую.
«Огонь или земля. Ничто другое».
Я снова позвонил в похоронное бюро.
– Это я. А в церкви мы можем воспользоваться этим гробом? И достать его перед кремацией? Так можно?
– Но ведь, – сказала Раннвейг Ланнстад, – тогда у нас останется использованный гроб.
– Привезете его сюда, в Хирифьелль. Вместе с ножом.
– Эдвард… При моем роде занятий редко задаешь вопрос зачем, но, по-моему, сегодня мне придется это сделать.
– Гроб
Я знал, что пастор живет в тупике возле закупочного кооператива, в черном одноэтажном домике, окруженном мохнатыми елями. Вероятно, когда он только поселился здесь, это были елочки, которые наряжали к Рождеству. А теперь они заняли весь участок. Толь на крыше порос мхом, водостоки забила хвоя. Его «Ровер» стоял на своем месте под навесом, но, когда я позвонил в дверь, он не вышел. Я обошел вокруг дома и нашел его в саду.
– Кто такая была Тереза Морель? – спросил я.
Пастор поменял позу на продавленном шезлонге.
– Твоя мать была твоей матерью, – сказал он, показав мне на сложенный шезлонг, стоявший возле водосточной трубы. Я разложил этот шезлонг и сел напротив него. Он пил что-то из литровой бутыли и предложил мне. Чтобы не показаться невежливым, я не стал отирать горлышко перед тем, как отпить из нее. Апельсиновый сок, густой и сладкий.
– Почему вы сразу всё не рассказали? – спросил я.
– К горю не примешается других чувств, если у тебя есть точка опоры. Я подумал, что тебе лучше потом узнать об этом. В роду Хирифьеллей похороны никогда не были простым делом. О гробе-то ты в любом случае узнал бы. Но я раздумывал о том, что ты знаешь, а чего не знаешь о вашем прошлом. И как много ты хочешь знать. Для правды небольшая задержка бывает полезна.
За цветастые сиденья, на которых мы сидели, задевали травинки.
– Мне кажется, для нее настало время сейчас, – сказал я.
– Твою бабушку звали Изабель Дэро, Эдвард. Она родила твою мать в Равенсбрюке, перед самой капитуляцией. Должно быть, они потеряли друг друга, потому что твою маму удочерила француженка, и твоя мать росла в уверенности, что и на самом деле является дочерью этой женщины. Когда ей было семнадцать, она нашла документы, свидетельствовавшие, что это не так. В двадцатилетнем возрасте она сменила имя на Николь Дэро.
– Это дедушка рассказал?
– Нет, Вальтер. Мне нужно было заполнить свидетельство о твоем крещении, и для этого мне нужны были удостоверения личности и личные идентификационные номера. Тогда и всплыла эта история. Я увидел ее старые документы.
– А куда девалась моя настоящая бабушка?
– Этого я не знаю. Но если ей пришлось томиться в лагере и потерять ребенка, вряд ли это могло не сказаться на ней.
Я рассказал пастору о бумагах из шкатулки и о фотографии матери.
– Чего я не могу понять, – сказал я, – это зачем мама приехала именно сюда?
– Этой тайны они никому не раскрыли. Вальтер стоял на том, что она была туристкой.
– В таком случае она первая и последняя, кто отправился в туристическую поездку с целью повидать задворки Саксюма.