Шестнадцать зажженных свечей
Шрифт:
Остальные громко, грубо засмеялись. Костя физически ощутил именно грубую силу, исходящую от тех, кто стоял за его спиной.
Пришел лифт и спас Костю Пчелкина.
И началось.
Теперь компания Мухи каждый вечер, когда Костя возвращался поздно, ждала его в подъезде, а с приходом весны и тепла — под старой липой. И эти возвращения стали для Кости мукой и испытанием. Нет, его не старались спровоцировать на драку, но Костя понимал: она может вспыхнуть в любой момент. Он не был трусом, но не умел драться, все его существо сопротивлялось насилию, в их компании считалось недостойным решать
По мере нарастания конфликта Костю все больше поражала мысль: «За что они меня ненавидят? Что плохого я им сделал?..» Ответа не было, Костя терзался этим обстоятельством, чувствуя, что и в его душе копится ожесточение, которое может стать неуправляемым.
Однажды Костя под липой оказался одновременно с соседкой по лестничной площадке — они вместе вышли из троллейбуса. Соседка невольно увидела «встречу», которую Косте устроила компания Мухи, и, естественно, все было рассказано Костиным родителям. Мать в отчаянии металась по комнатам.
— Я говорила, предупреждала: не связывайся с ними!
— Я и не связывался,— резонно ответил Костя.
— Надо немедленно принимать меры!
— Какие? — спросил глава семейства.
— Я не знаю, какие!
— Так было всегда,— сказал отец.— Дворовые истории. Сложный возраст. И я пока не вижу повода для паники. Успокойся, пожалуйста.
— Меня удивляет твое хладнокровие! Нашему сыну...
— Мама,— перебил Костя,— ну чего ты? Все в норме.
Однако теперь каждый раз, возвращаясь домой поздно, Костя встречал полный тревоги взгляд матери, видел, что отец с облегчением отрывается от чтения газеты или журнала, тоже смотрит на него, из отцовских глаз уходит напряжение, они теплеют.
Был закончен восьмой класс, начались летние каникулы, семейство Пчелкиных переехало на дачу, и дворовый конфликт начал вроде бы забываться.
Но осенью, с сентября, все возобновилось: компания Мухи вечерами аккуратно дожидалась возвращения Кости. Это была травля, продуманная, точно рассчитанная до определенной грани, перейти которую, впрочем, ничего не стоило в любой момент, непредвиденно. Это понимали и мучители и жертва.
Однажды ранней весной Костя после занятий в музыкальной школе возвращался домой. Уже привычно собравшись, внутренне окаменев, он открыл дверь своего подъезда. Бренчала гитара, пахло сигаретным дымом, слышались негромкие голоса. Как всегда, Костю ждали. И вдруг там, у лифта, прозвучал легко и чисто смех девочки.
Костя поднялся по ступенькам. Стало тихо. Все — их было человек семь — смотрели на него. И на него смотрела девочка. Два невидимых луча из ее глаз коснулись сердца Кости. В тот первый день их встречи он запомнил только ее глаза, серые, глубокие, запомнил каштановые волосы, рассыпанные по плечам, и смех, этот призывный, легкий смех... Потом что-то обидное — как всегда — говорили вокруг, смеялись, к Косте подошел Дуля и тоже что-то сказал. Наконец пришел лифт и увез Костю — от нее.
В эту ночь он долго не мог заснуть: неотвязно думал о ней, ворочался, простыня была скомкана, он бегал на кухню пить воду, щеки его пылали.
Стряслось: Константин Пчелкин полюбил.
Гром, ураган, потрясение мировых основ.
Он узнал: ее зовут Леной Макаровой. И все. Больше ему ничего о ней не было известно. Непонятно, необъяснимо: в их классе, в музыкальной школе было много девочек наверняка красивее Лены. Но... она была лучше всех. Стала для него лучше всех в ту первую встречу. И с того вечера он, торопя время, ждал встреч с ними, своими мучителями. Это были встречи с ней, и ради нескольких мгновений, в которые укладывались его свидания с Леной, он смог бы перенести все. Это было свидание взглядов — и только. Он несколько мгновений смотрел на Лену. Она — эти же мгновения — смотрела на Костю. Всегда, казалось ему, серьезно. Иногда тень улыбки мелькала в ее глазах.
Вокруг смеялись, галдели. Подходил Дуля:
— Англичанин, дай рупь. Отдам два.
Они, оказывается, все знали о нем.
Гасла красная кнопка, расходились дверцы лифта. Свидание обрывалось. И Костя мучительно, сгорая от нетерпения, ждал следующего.
Так продолжалось уже третий месяц. Иногда Лены не оказывалось в компании Мухи. Костя начинал терзаться: заболела? Переехала в другой город? Умерла? Но Лена Макарова опять появлялась в подъезде или под старой липой. Костя заметил: она за все время не сказала ни единой фразы, ни одной репликой не оскорбила его. И не смеялась, когда смеялись над ним остальные.
Теперь стоило только Косте закрыть глаза — и он видел ее перед собой: легкая, с гибкими движениями, сверкающими глазами, слегка впалые щеки, тонкий нос, припухлые губы, родинка на правом виске. Везде, где бы Костя ни был, что бы ни делал, думал он только о ней — неотвязно, томительно, нежно. Она стала приходить в его сны, и прежние тяжкие сны Кости, наполненные желанием, бесстыдством, картинами, от которых он, проснувшись, приходил в ужас, стали другими: желание осталось, но Лена внесла в эти, как правило, цветные сны нежность, благородство, порыв — физическое влечение облагородилось его любовью к ней.
Костя чувствовал: больше так не может оставаться, что-то должно произойти, случиться... Но одно он знал точно: он не может подойти к ней, заговорить, написать письмо, назначить свидание. Почему? Ответа на этот вопрос не было...
...Костя Пчелкин через сумрачную арку вошел в свой двор.
Теперь двор был другим: в нем начиналась вечерняя жизнь. Горело несколько фонарей; светилось множество окон; гремела музыка — проигрыватели, магнитофоны, радиолы были выставлены на подоконники. В музыкальной какофонии господствовала песня — женский голос, сопровождаемый джазом, с напором повторял припев: «А он мне нравится, нравится, нравится...»
Это была старая, давно вышедшая из моды песня, но почему-то Костя, возвращаясь домой поздно, слышал именно ее.
Сидели на скамейках пары; над грубо сколоченным столом горела яркая лампочка, мужчины средних лет стучали по неотесанным доскам костяшками домино; другая компания таких же граждан, тесно стоя возле бачков для мусора, раскупоривала большие темные бутылки с «бормотухой», и там уже шел громкий разговор о футболе. Носились дети, слышался смех; двор пах молодой листвой и разогретыми ужинами.