Шестое чувство
Шрифт:
– Что так много? Чего надо?
– Сколько сразу вопросов, – сказал Роман, – свои. Свои, говорю.
И он, получив подтверждение на введенный код, потянул на себя дверь. Та бесшумно подалась, и тут же в грудь Белосельцева ткнулся автомат:
– А, ты? Олег Янович тебя ждет. Который день уже. А этих всех ты чего приволок?
– Опусти ствол, – попросил Роман. – Я же сказал: свои. А зачем привел? А вот зачем. Коля!
Бородатый выхватил из-под куртки пистолет и выстрелил из-за спины Белосельцева в охранника. Раз и другой. Роман аккуратно посторонился, и Николай всадил еще одну пулю – уже
Наседкин же проявил неожиданное проворство и, упав на пол, несколько раз выстрелил в противников. Правда, выстрелы его цели не достигли, но зато попала Ирина, которая под прикрытием наседкинской «канонады» спиной по стене сумела проскользнуть ближе и выстрелом буквально в упор уложила второго. Третий наконец-то сумел избавиться от странного оцепенения, охватившего охрану усовской дачи, и под вой сигнализации дал последнюю очередь и, выстелившись в длинном прыжке, скрылся в боковом коридоре. Слышно было его прерывистое дыхание.
Роман выжидал, не заходя внутрь дома. Ждал, пока не закончится эта нелепая бойня, в которой обе стороны толком не осознавали, в кого и зачем они стреляют. Его глаза тускло мерцали.
И тут на его плечо легла рука. Белосельцев обернулся.
Да, это был он. Я узнала его. Мальчик-красавчик с фотографии, только ярче, определеннее. Угрюмее и спокойнее. Рома Белосельцев, сын Нины Алексеевны.
Вдруг меня как током ударило. Мое шестое чувство подсказало мне, что все мои смутные подозрения и домыслы обретают реальные очертания, что Белосельцева, Ромы или Димы, никогда не было, что это просто дурной миф, который тащит за собой вереницу бессмысленных и кровавых последствий. Мне внезапно стало жутко…
– Вам что надо?
Слова слетели с языка раньше, чем я успела сформулировать их для себя в мозгу:
– Вы Роман? Вы пришли за Ниной Алексеевной, вашей мамой, так, да? Или… простите… вы вместе с Усовым…
– Уберите пистолет, прошу вас. Что за дурная привычка у всех в этом доме – размахивать оружием. Оно и выстрелить может, между прочим. Насчет меня вы все поняли правильно. Я за мамой. Он забрал ее, чтобы выманить меня сюда. Я и пришел. Если вы из людей Усова и собираетесь стрелять мне в спину, когда я пойду в дом, то настоятельная просьба этого не делать. Стойте тут и никуда не уходите.
И он направился в дом. Я хотела было пойти за ним, но что-то удержало меня, словно какой-то назойливый голос говорил: не ходи, хуже будет… А потом вдруг я обнаружила себя сидящей у могучей мраморной колонны, с пальцами, вцепившимися в волосы, пистолет валялся ступенькой ниже. Из дома доносились голоса, звон разбитого стекла, вопль.
Что же со мной произошло? Несколько слов этого человека и…
Ну, Белосельцев!..
И с чувством того,
Конечно, я никогда не была здесь. Но годами отработанная способность ориентироваться в темноте помогла мне и тут. Кошка прекрасно видит в темноте. К тому же у меня есть в сумочке инфракрасные очки, позволяющие различать предметы даже в самой кромешной тьме. А живых существ – уж тем более. Этот хитрый приборчик раскопал для меня босс у одного из своих бесчисленных знакомых. Я откинула назад волосы и надела очки, после чего пошла по лестнице на голоса, раздающиеся из темноты.
Голосов было трое: женский и два мужских, причем говорили все разом.
– А что ты ожидал, Олег, чтобы я тебя!.. Я не хотела, чтобы так, я не хотела, чтобы он, мой Сергей, муж, знал, а ты… ты!..
– Олег Янович, вы вообще меня недооценили. Наверно, вы не учли, что я изменился. Сильно изменился. Многие это поняли, но уже было поздно.
Третий голос говорил гулко и внушительно, но сильно портили его дребезжащие жирные нотки, верно, от волнения:
– Никто никого не провоцировал, но ты должен осознавать важность и секретность, высокую стоимость, наконец, проведенной работы! Ты должен. И ни в коем случае не размениваться на месть, на глупые выходки, на убийство, наконец!
– Размениваться на убийство? Мне кажется, что убийство – это довольно крупная купюра. А не разменная монета. А что касается работы, эксперимента… приходилось ли тебе, Олег Янович, когда-нибудь быть подопытным кроликом? Приходилось ли тебе под надзором, так сказать, старшего товарища описывать изменения в своем состоянии… точно, подробно, вплоть до того, сколько раз в день ты онанируешь и как ковыряешь в носу, а потом куда деваешь наковырянное? Нет, не приходилось! Так что не надо рассуждать, что я должен и чего не должен!
– Но ты перебил мою охрану и…
– Что мне оставалось делать, господин Усов? Вы меня вынудили.
– Сынок, эти уроды твоего отца в больницу отправили! – раздался истерический выкрик Нины Алексеевны, и она, сорвав со стены зеркало, наугад в темноте швырнула его в Усова. Я видела, она не попала. Нина Алексеевна, кажется, пыталась высвободиться. На ее запястье красовался браслет наручников, которым она была прикована к массивной трубе. Но попытки высвободиться одна за другой кончались неудачей. Я глянула вправо, под лестницу, и тут же увидела распределительный щит. Повезло. Я скользнула вниз и потянулась к щитку…
Свет вспыхнул, как разряд молнии. Кажется, кто-то даже вскрикнул. Я взошла вверх по лестнице и под мрачные слова Белосельцева: «Ну вот, кажется, и свет починили, значит, кто-то еще живой остался», – вошла в комнату, где находились все трое: Белосельцев, его мать и – Усов.
Этот последний оказался плотным, широким в груди и плечах мужчиной. В его карих глазах тепла было не больше, чем в безжизненной зыби болота. Над губами топорщились усы, как знак его коротенькой фамилии.
Все трое резко повернулись на шум шагов и уставились на меня. Я сказала: