Шествие в пасмурный день
Шрифт:
В то время за учебу в гимназии мы платили по семь-восемь иен в месяц. Плата взималась даже тогда, когда мы не учились, а работали на заводе. Эта сумма, превышавшая наш заработок, шла в счет пожертвований на пользу родине. Выиграли мы или остались в убытке? Как бы то ни было, теперь у меня есть восемнадцать иен, и если я умру, то хотя бы на цветы к похоронам деньги есть. Конечно, на роскошные европейские букеты их маловато, но, к примеру, полевыми можно будет завалить весь гроб. Ведь хочется, чтобы было много цветов, как и подобает на похоронах девочки.
— Если умру, купите на эти восемнадцать иен цветы, — попросила я в шутку. Мать, варившая в это время бататы, ужасно рассердилась:
— Умрешь — ни гроша не потрачу!
До меня дошел слух, что
Сейчас же, если я умру, государство на мои похороны выдаст шестнадцать тысяч иен. Эта сумма установлена для «особо пострадавших». Но это вовсе не значит, что в случае смерти государство выплатит ее незамедлительно. Нужно еще подтверждение, что смерть наступила вследствие радиоактивного облучения. Кроме того, для получения шестнадцати тысяч иен на похороны необходимо представить: заявление с просьбой о выплате пособия, свидетельство о смерти, регистрационную карточку (с пометкой о смерти), «Книжку пострадавшего от атомной бомбардировки» и личную печать покойного.
Я собираюсь написать в завещании, чтобы мне на все шестнадцать тысяч иен купили цветов. Если, например, тюльпаны, то их даже в зимнее время, пусть по двести иен за цветок, можно будет купить восемьдесят штук. Пышные получатся похороны. А если не тюльпаны — сойдет и редька. На эти деньги тоже можно купить восемьдесят штук. Хотя нет, пока я писала эту повесть, цены поднялись, и теперь получается только пятьдесят три редьки.
Прошел слух, что атомным больным помогают листья хурмы. Они якобы выводят из организма яд, и нагноение проходит. Мать сбила шестом листья с хурмы, растущей у нас в саду. Стоял сентябрь. До листопада было далеко, и листья еще совсем не пожелтели. При ударах шестом ветки гнулись, листья летели в разные стороны. Тщательно собрав и перемыв, мать заливала их водой и долго варила над костром. По мере кипения зеленый сок становился коричневым, а затем черным. Мать наливала полную чашку отвара и подносила мне: «Пей!» Отвар из листьев хурмы имел специфический запах и был таким горьким, что сводило челюсти. «Не могу». Я возвращала назад питье. «Очень плохо, тогда ты не выздоровеешь». Мать печально смотрела на меня. А для меня не было ничего тяжелее, чем видеть огорченное лицо матери. Когда я, пересилив себя, выпивала, она радовалась и награждала меня ложкой сахара. Сахар в то время был драгоценностью. Он бережно хранился у нас в ржавой консервной банке и потому отдавал металлической ржавчиной, но все равно был очень вкусным. Конечно, лучше было бы сахар добавлять прямо в питье, но мать этого не делала, заявляя, что помогает только горький отвар.
За одну неделю ветки хурмы совсем оголились. Мать собирала даже листья, залетевшие с улицы. В те дни, когда ей удавалось собрать хороший «урожай», она находилась в приподнятом настроении. «Скоро поправишься»,— твердила она, смывая у колодца грязь с листьев. Листья обретали здоровый темно-зеленый цвет. Даже больные, темно-коричневые листья, смоченные водой, ярко блестели в бамбуковой корзине. Они казались наполненными жизненными соками, и мне тоже думалось: если я буду пить этот отвар, то наверняка скоро поправлюсь.
Однако лекарство не улучшило мое состояние. Услыхали, что помогает другое растение — хоуттуиния. Мать немедленно отправилась собирать эту траву на полевых межах и в долине Хоммёгавы. Тоже варили, не высушивая. Отвар получался того же цвета, что и из листьев хурмы, но какой-то безвкусный. После него оставалось неприятное ощущение тяжести в желудке. Я терпеливо пила, но опять безуспешно, и тогда мать заставила меня принимать ванны с этим отваром. Хоуттуиния — лекарственная трава, ею лечат гнойники, и поэтому, наверно, отвар проникал в самую глубь ранок. Гной начинал вытекать и плавал на воде в ванне. Затем,
Двадцать третьего сентября умер Инатоми. В тот день стояла прохладная погода, с залива Ариакэкай дул свежий ветер. Приближался тайфун, и море там, где впадает в него река Хоммёгава, было свинцового цвета. Обычно в прохладные дни мне становилось полегче, ветер несколько остужал мои воспаленные гнойные раны. Благодаря лекарству, добытому Такано, новые пятна не появлялись.
Я сидела на веранде, прислонившись к столбу, и наблюдала за движением облаков. Домой вернулась мать, которая ходила копать бататы.
— Говорят, Инатоми в больнице, — сообщила она. — У него уже несколько дней высокая температура, а сегодня утром его положили в больницу.
После полудня меня посадили в велосипедную коляску — я поехала навестить Инатоми. Хотя мои болячки уже заживали, но при ходьбе появлялась сильная боль, и поэтому, если мне нужно было выйти из дома, меня вывозили в велосипедной коляске.
Инатоми, вопреки моим ожиданиям, выглядел бодрым.
— Эй! — помахал он мне рукой, здороваясь. Однако медсестра предупредила:
— Только десять минут.
Из-за высокой температуры глаза у Инатоми были красные и влажные. Он часто дышал. Состояние его было гораздо тяжелее, чем мне показалось с первого взгляда. Вглядываясь в него, я заметила, что черты его лица утратили прежнюю мужественность. Он не мог даже жевать и слова произносил невнятно, а во время разговора рот его оставался полураскрытым. Никто не понимал, почему ему так плохо.
— У меня не хватает солей. Если бы я поел горячей каши с соленым кунжутным семенем, то сразу бы выздоровел, — проговорил он беспечно. — Обязательно поедем в Бразилию. Идет? — сказал Инатоми, глядя то на мать, то на меня.
— Я, может быть, не смогу ходить, — ответила я ему теми же словами, что и тогда, в Гассэмба, и Инатоми засмеялся.
— А я понесу тебя на спине! Хорошо, тетушка?
Мать ответила неопределенной улыбкой.
Пообещав приготовить для него необыкновенно вкусное угощение — для этого нужно подсушить как следует на бумаге морские водоросли, растереть их в ладонях и смешать с солью и кунжутным семенем, — я вернулась домой. У меня сразу же поднялась температура, ведь я очень давно не выходила из дома.
В ту ночь Инатоми умер.
Двадцать третьего сентября полил сильный дождь, предвещавший приближение тайфуна. Причина смерти Инатоми — лучевая болезнь.
В октябре 1945 года на месяц позже обычного начался второй семестр. В первый день до занятий состоялась панихида. Мой врач запретил мне ехать, но мне хотелось во что бы то ни стало присутствовать на ней. Я отправилась вместе с матерью. Траурная церемония проходила в актовом зале. На потолке в самом центре зала зияла дыра, в ней торчала металлическая арматура, а сквозь дыру виднелось ясное осеннее небо. Залетал ласковый осенний ветерок.