Шествие в пасмурный день
Шрифт:
С полуразрушенного потолка свисала люстра, и молочно-белые плафоны ее раскачивались на ветру. На заднике сцены были начертаны имена учителей и учеников, погибших в результате атомной бомбардировки. Их имена располагались тесно в пять вертикальных рядов от края до края стены. Интересно, сколько же имен уместилось в одном ряду? На столике, обтянутом белой тканью, лежали поминальные подношения — семена кунжута, выращенного на школьном участке, зеленый, еще слишком ранний для этого времени инжир, зеленые мандарины и батат. Из цветов — только космея. Скромный получился алтарь.
На стульях сидели оставшиеся в живых ученицы, одетые в матроски. У половины
Началось чтение сутр.
Директор школы сидел неподвижно, закрыв глаза и крепко сжав руки в кулаки. Матери, не выдержав, начали плакать, низко склонив головы; отцы с ненавистью смотрели в потолок.
Оставшиеся в живых ученицы чувствовали себя будто виноватыми в том, что уцелели. Плач матерей болью вонзался в сердце.
Учитель, ответственный за проведение церемонии, называет имена погибших школьниц. В голосе его скорбь.
В зале поднимается дым от ароматических палочек. Залетающий ветерок разносит дым.
Ученицы поют похоронную песню — плач по умершим. Несколько учениц, присутствовавших на панихиде, вскоре умерли. У меня была подруга, которая вышла замуж, родила ребенка, а однажды утром скоропостижно скончалась от лучевой болезни. Иногда я тихо напеваю похоронную песню. Это — песня о юности моих сверстниц.
Каждый год должны благоухать
Весной — цветы, а осенью — красные листья.
Где вы, ушедшие из жизни?
Зови, не зови — они не вернутся.
О, как печально!
Слушайте, любимые учителя и наши подруги!
Мы сегодня скорбим о вас.
В американском документальном фильме об атомной бомбардировке есть великолепная заключительная фраза: «Так закончилось разрушение».
Кёко Хаяси
ШЕСТВИЕ В ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ
(Перевод В. Гришиной)
В тот год слишком долго стояла пасмурная погода. Было это лет семь-восемь назад; миновало уже двадцатое июля. Обычно к этому времени дожди прекращались, и в углу сада, где росли гортензии, роилась мошкара.
Небо было затянуто низко нависшими облаками, но дождь не лил. Последние два-три дня со стороны моря доносились отдаленные раскаты грома — вестника окончания сезона дождей. Но силы в них не чувствовалось. Над темным морем в слоях дождевых облаков раздавался глухой, похожий на бурчание в пустом животе, рокот. Казалось, что прояснится еще не скоро.
В тот день впервые появился просвет между облаками. Видимо, с моря в далекой вышине задул ветер, и в сторону гор ниже слоя темно-синих туч поплыли легкие перистые облака. Иногда сквозь их разрывы показывалось солнце, и все вокруг ярко освещалось. Но низко плывущие облака, набегая на солнце, то и дело закрывали его, и солнечные лучи с трудом пробивались на улицы городка.
Ясная погода наступила после затянувшегося ненастья, и потому всюду царило оживление.
Одетая в джинсы, которые моей тщедушной фигуре придавали более здоровый, спортивный вид, и рубашку с длинными рукавами, я медленно шла по улице, ведущей к вокзалу. Навстречу, толкаясь и тесня меня, двигался поток купальщиков, устремившихся на берег моря.
После выхода романа «Солнечный сезон» [19]
19
«Солнечный сезон» — нашумевший роман Синтаро Исикара, удостоенный в 1965 году премии Акутагава; воспевает нравы «золотой молодежи».
С трудом выбравшись из толпы полуголых пляжников, я спустя некоторое время дошла до вокзала. Здесь находился самый крупный в городе супермаркет. Продавалось в нем все что угодно: английские бисквиты «домашнего приготовления», американские кексы без сахара, японские хлебцы из рисовой муки и болгарские джемы. Размышляя, что купить на ужин, я остановилась в сторонке, чтобы меня не толкали.
Мое внимание привлекла группа человек в двадцать-тридцать, совсем не похожих на отдыхающих. Большинство в ней составляли мужчины, но были и женщины. Положив на землю какие-то плакаты, они с усталым видом сидели прямо перед зданием вокзала, а мимо струился бесконечный людской поток. Мужчины были одеты в черные брюки, мокрые от пота рубашки с короткими рукавами прилипли к их спинам. На женщинах — такие же брюки и белые блузки, правда, головы защищены от солнца широкополыми шляпами. Группа, казалось, изнывала от душной жары, что совсем не вязалось с атмосферой курортного города.
Я подошла поближе. Два человека стояли рядом с сидящими товарищами. Один из них—мужчина лет тридцати пяти — держал в руках цветной флаг, у другого был транспарант с белым полотнищем. Цветной флаг был, должно быть, знаменем их движения. Мужчина — по-видимому, руководитель шествия — круглолицый и низкорослый, в очках, со слегка загоревшим лицом. Среди своих утомленных единомышленников он выделялся энергичной внешностью и блеском сверкающих из-под очков глаз. Он поглядывал вокруг, интересуясь, похоже, реакцией прохожих на их появление.
Это были участники марша мира Токио—Хиросима, которые шестого августа в Хиросиме должны были принять участие в Дне памяти жертв атомной бомбардировки. На белом транспаранте тушью было начертано: «Протестуем против испытаний атомного и водородного оружия». На самом верху стоял иероглиф «гнев».
Транспарант со словом «гнев» держал юноша лет двадцати трех. Половина лица его была обезображена келоидным рубцом. Этот страшный рубец тянулся от губ до левого уха и походил на горный хребет на рельефной карте. Вдобавок на щеке, словно помеченной тавром, виднелся белый глянцевый след ожога.