Шевалье де Мезон-Руж
Шрифт:
Возвратясь домой, Морис застал своего служителя (в то время не было домашней прислуги в привычном понимании) заснувшим в ожидании хозяина и беспокойно храпящим.
Морис разбудил его со всем уважением, какое мы должны проявлять к себе подобным, велел разуть себя, затем отослал, чтобы ничто не отвлекало от раздумий, и лег в постель. Поскольку было уже поздно, а он был молод, то сразу уснул, несмотря на свою озабоченность. На следующий день он нашел на ночном столике письмо.
Оно было написано мелким, изящным и незнакомым почерком.
Он распечатал конверт. В письме были такие слова:
«Спасибо!
Вечная благодарность в обмен на вечное забвение!»
Морис позвал слугу: истинные патриоты больше не звонили, ибо звонок напоминал о рабстве. Многие ставили это условием при вступлении в эту должность.
Служитель Мориса получил при крещении, лет тридцать назад, имя Жан, но в 1792 году по собственной воле изменил его, поскольку имя Жан отзывалось аристократией и деизмом. Назвал он себя Агесилаем.
— Агесилай, — спросил Морис, — ты знаешь, что это за письмо?
— Нет, гражданин.
— Кто тебе его вручил?
— Консьерж.
— Кто его принес?
— Рассыльный, конечно, поскольку нет штемпеля национальной почты.
— Сходи и попроси консьержа подняться. Консьерж поднялся, потому что просил об этом Морис (все служители, с которыми Морису приходилось иметь дело, очень любили его), но не преминул при этом заявить, что любого другого жильца он попросил бы самого спуститься за интересующими его сведениями.
Консьержа звали Аристидом.
Морис расспросил его. Оказалось, что письмо принес какой-то незнакомец около восьми часов утра. Напрасно молодой человек задавал наводящие вопросы, консьерж нечего не мог добавить. Морис уговорил его взять десять франков и проследить за посыльным, если тот появится еще раз, чтобы узнать, куда он пойдет.
Поспешим заметить, что, к большой радости Аристида, немного униженного необходимостью следить за себе подобным, незнакомец больше не появлялся.
Оставшись один, Морис с досадой смял письмо, стянул с пальца кольцо, положил все это на ночной столик и повернулся к стене с безумным желанием снова уснуть. Но через час, отбросив напускное равнодушие, Морис поцеловал кольцо и перечитал письмо. Перстень был с необыкновенно красивым сапфиром.
Письмо же, как мы уже говорили, было маленькой прелестной запиской, за целое льё благоухавшей аристократизмом.
В тот момент, когда Морис предавался изучению этих чудесных предметов, дверь его комнаты отворилась. Морис надел кольцо на палец и спрятал письмо под подушку. Была ли это стыдливость зарождающейся любви? Или же стыд патриота, не хотевшего, чтобы узнали о его отношениях с людьми, неосторожно пишущими подобные записки, один аромат которых может скомпрометировать и писавшую, и распечатавшую ее руку?
Вошедший был молодой человек, одетый в костюм патриота,
На поясе у молодого человека висела пара пистолетов бывшей королевской фабрики в Версале, а также короткая прямая сабля, подобная тем, какие носят воспитанники школы на Марсовом поле.
— Эй! Ты спишь, Брут, — сказал вошедший, — а отечество в опасности. Стыдись!
— Нет, Лорен, — смеясь, ответил Морис, — я не сплю, я мечтаю.
— Да, понимаю, о своей Эвхарисе.
— А я вот не понимаю.
— Будто бы!
— О чем ты говоришь? Кто эта Эвхариса?
— Как кто? Женщина.
— Какая женщина?
— Женщина с улицы Сент-Оноре, женщина, задержанная патрулем, незнакомка, из-за которой мы оба рисковали своими головами вчера вечером.
— Ах да, незнакомка! — притворился непонимающим Морис, хотя прекрасно знал, что именно имел в виду его друг.
— И кто же она такая?
— Этого я не знаю.
— Она красива?
— Ну!.. — презрительно скривил рот Морис.
— Бедная женщина, забывшая обо всем во время какого-нибудь любовного свидания:
… Мы слабы — что скрывать!
–
И вот всегда любви даем себя терзать. note 4
— Возможно, — прошептал Морис. Эта мысль, с которой он раньше смирялся, внушала ему отвращение. Сейчас он предпочел бы, чтобы незнакомка была заговорщицей, а не чьей-то возлюбленной.
Note4
А.Шенье, «Буколики», IV.
— И где же она живет?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Не может быть!
— Почему?
— Ты ведь ее провожал.
— Она убежала от меня за мостом Мари.
— Убежала от тебя? — воскликнул Лорен и разразился громким смехом. — От тебя убежала женщина! Полно:
От ястреба голубке кроткой В простор небес не унестись, И никогда газели робкой В степи от тигра не спастись.
— Лорен, когда ты будешь говорить, наконец, как все? Ты меня ужасно раздражаешь своими кошмарными стихами.
— Что? Говорить как все! Я говорю лучше, чем все, мне так кажется. Я говорю, как гражданин Демустье, — и в прозе, и в стихах. Что же до моей поэзии, дорогой друг, то я знаю одну Эмилию, которая вовсе не находит ее плохой. Но вернемся, однако, к твоей.
— К моей поэзии?
— Нет, к твоей Эмилии.
— А разве у меня есть Эмилия?
— Твоя газель, наверное, превратилась в тигрицу и показала тебе зубы. И теперь ты раздосадован, но влюблен.
— Я влюблен? — воскликнул Морис, тряхнув головой.