Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2
Шрифт:
В самом замке офицеры заканчивали за столом трапезу, приготовленную для бывших хозяев города, которые в своем поспешном бегстве не притронулись к ней.
Когда Рене объявился, тотчас же к нему с распростертыми объятиями вышел генерал Ренье:
— Мой дорогой Рене, вы явились слитком поздно, — сказал он, обнимая Рене.
— Должен ли я повеситься подобно Крийону?
— О нет, ни в коем случае, я одержал верх без больших хлопот. Говоря по правде, даже отсутствуя, вы стали триумфатором Реджо; ведь это вы нашли путь
— Оставьте победу себе, генерал, — смеясь, возразил Рене.
— Думаете, мне не надо было оправдаться после моего поражения?
— Я счастлив, если так и произошло.
— А вы, мой дорогой, как вы? Удалось ли ваше предприятие?
— Я добыл голову, даже не замарав своих рук кровью Бизарро.
— Расскажите мне про вашу охоту за разбойником, мой друг.
И Рене рассказал свои долгие похождения вплоть до того момента, когда к нему, уже отчаявшемуся, заявилась подружка разбойника с его головой в переднике.
— Я не сильно жалею о том, что увидел голову того, кто некоторое время был королем Пальми и держал в страхе всю Калабрию.
По знаку Рене Матео принес ивовую корзину, откуда достал зловещий сверток.
— Сколько оторванных голов за пятнадцать лет! — пробормотал Ренье, отвернувшись от искаженного гримасой лица Бизарро, которому никто и не думал закрыть глаза.
— Да. Боже мой! И головы, которые были так мне дороги, — ответил Рене глухим голосом. — В годы вынужденного одиночества я долго размышлял над смыслом этой человеческой бойни, которая поначалу повергала меня в ужас.
— К каким же выводам вы пришли?
— Что эшафот оказался одним из орудий той тайной силы, назовите ее Богом или Провидением — не важно, преодолевающей препятствия, которые люди встречают на своем пути к свободе…
— И, стало быть, доктор Гильотен не был лишь случайным недоразумением, а его труд — не такая же механическая случайность?
— Нет, он появился в нужное время, как и все решительное и неизбежное. Он создал для революции оружие. Пылающий меч, который он предложил революции, как и молния Юпитера, состоит из дюжины кривых лучей: три — это ненависть, три — месть, три — это слезы, еще три — это кровь. Так же, как сказал Сен-Жюст: «Тот, кто при революции не копает глубоко, копает могилу себе и свободе!» Мы живем, генерал, в беспокойные времена революций, в которых блуждаем подобно атомам.
— Забудем же, дорогой Рене, что этот разбойник был человеком, потому что по своим деяниям он заслуживает того, чтобы его поместили в один ряд с теми кровожадными хищниками, которых вы еще недавно убивали в Бирманском королевстве. Пока вы его преследовали, я сдержал слово, данное вам. Найдите Жана, — сказал генерал адъютанту, — пусть он явится и принесет сюда то, что он сделал.
Через несколько мгновений вошел солдат, в котором по его живому лицу и проворным движениям можно было узнать парижского ремесленника.
— Жан, покажите этому господину шедевр, который вы для него изготовили.
Солдат поставил перед ними большой ящик из оливкового дерева с золотым вензелем, превосходно пригнанный и отполированный; он открыл крышку — внутри ящик был обит красным бархатом.
— Вот шкатулка, которую смастерили по моему приказу и где я собираюсь запереть голову Бизарро; а уж дело нашего врача приготовить его в дорогу. Итак, мы расстаемся, дорогой мой Рене, я отправляю вас в Неаполь: вы сообщите королю о взятии Реджо.
На следующий день на рассвете Рене на одной из лучших лошадей генерала, в сопровождении Томео, восседающего па муле, к которому он успел привязаться и которого назвал Реджиной, выехали из замка в Неаполь. При выезде из Майды они выбрали ту же дорогу, по которой въехали в город. В пути возобновились встречи и таинственные шушуканья его проводника с крестьянами разбойничьей наружности, внезапно выскакивавшими из леса и столь же молниеносно скрывавшимися; каждую ночь, в целях большей безопасности, когда они останавливались в гостинице, Томео спал перед дверью комнаты Рене.
Через шесть дней в одно прекрасное утро они подъезжали к Неаполю, и чем ближе становился город, тем явственнее слышался шум на городских улицах. Бесспорно, неаполитанец — это тот человек, который создает больше всего шума на земной поверхности: церкви, которые он посещает, полны бродяг и нищих, его лошади и мулы всегда обвешаны бубенчиками; у лаццарони, женщин и детей настоящие медные глотки; и все это всегда звонит, шумит, кричит.
На мосту Мадлен десяток любопытных детей подошли было к Томео и его мулу, чтобы поближе рассмотреть их поклажу, но Томео решительно разогнал их палкой, которой иногда ласкал бока столь любимой им Реджины.
Рене приказал держать путь к гостинице «Виктория», в которой был радушно принят ее хозяином Мартином Циром, относившим его к самым щедрым своим постояльцам: хоть нельзя было назвать Рене хорошим торговцем, но клиентом он был превосходным.
Едва успел Рене окончить свой туалет, как ему принесли ответ на его письмо, которое он отправил Саличети, прося его устроить как можно скорее аудиенцию у короля: несмотря на ранний час, король уже ждал его во дворце.
Вскоре он прибыл туда, и Саличети привел его к королю. Король подошел к нему:
— В отличие от моего брата я не требую, чтобы мне приносили только хорошие новости. Но я полагаю, что новость, которую вы привезли, не слишком плоха…
— Правда, Ваше Величество. Реджо взят, и взят почти без единого выстрела. Хватило нескольких ядер, чтобы эти канальи обратились в бегство.
— Ренье сообщает, что благодаря вам была найдена дорога, по которой удалось подвезти к Реджо артиллерию.
— Если генерал это утверждает… Но меня не было при осаде и взятии города.