Шевалье
Шрифт:
Но Карелли только смущенно смотрел.
– Нет Морис, не надо. Я не могу. Я... Карелли отрицательно покачал головой. Он не мог выразить словами свои чувства к женщинам, как они страшат его своей мягкостью, сильным телом, своим темным, скрытным, вероломным умом. Он не мог объяснить, что он освобождает себя от их мрачной, похожей на паутину, цепкой магии, плотно закрывая свое сердце и разум, когда завоевывает их тела. С товарищами по оружию или проститутками, с детьми или старухами он чувствовал себя в безопасности, но все остальные...
Морис, видя, что он не может или не желает объяснять, пожалел его и снова сменил тему разговора.
– Тебе известно, что матушка опять говорит о перестройке Шоуза? Ты знаешь, что она вернулась домой в Англию?
– Да, – резко ответил Карелли. – Слышал.
– О, Карелли, почему ты против ее возвращения? – спросил Морис, снова неудачно выбрав тему.
– Это предательство... всего, – ответил Карелли и отвернулся.
Морис беззащитно смотрел на него.
– Ты слишком категоричен. Так нельзя. Карелли круто повернулся.
– Ты так не поступишь.
– Ты не прав. Могу. Легко могу. Может быть, когда-нибудь я так и сделаю.
Однако не было никакого смысла продолжать этот разговор, поэтому Морис весело сказал:
– Сейчас ты должен подняться и посмотреть детей, или я о них начну беспокоиться. Алессандра целый день учится произносить твое имя, и я должен представить тебя ей, прежде чем она забудет его.
В Двенадцатую ночь [21] обменивались традиционными подарками, и Карелли ждал своей очереди вручить подарок маленькой Диане. Он не пропустил ни одного рынка во Фландрии в поисках подходящей вещи и теперь наблюдал, как девочка разворачивает красную шелковую коробку. Карелли так волновался, словно выбирал подарок для повелительницы. Это было ожерелье из плоских серебряных звеньев, покрытых эмалью глубокого голубого цвета, с четким узором из цветов в середине каждого звена. Она разглядывала ожерелье так долго, что Карелли подумал, что он, должно быть, совершил роковую ошибку. Затем Диана посмотрела на него. Она не улыбнулась, но подарила ему сияющий взгляд голубых глаз, который проник до самого его сердца.
21
Двенадцатая ночь – канун Крещения
– Наденьте его на меня, милорд граф, – сказала Диана, вставая и поворачиваясь к нему спиной.
Ему пришлось опуститься на колени, чтобы выполнить ее просьбу, и когда он надел ожерелье, он поцеловал ее нежную шею около затылка. Девочка повернулась со смущенным видом, который она быстро сменила на насмешливую ярость.
– Вы позволяете вольности, сэр, – крикнула она.
Карелли умудрился сохранить спокойное лицо, хотя его удивило и тронуло, как этот семилетний ребенок копирует знатных дам.
– Прошу вашего прощения, герцогиня. Вы должны простить меня, ибо именно ваша красота покорила меня.
Она сразу же улыбнулась улыбкой ребенка и протянула ему руку.
– Я вас прощаю.
– В таком случае я осмелюсь просить о милости. Не откажетесь ли вы спеть для меня?
Герцог, наблюдавший за ними в кресле у камина, рассмеялся и захлопал в ладоши.
– Вы нашли путь к ее сердцу, милорд! Она готовила для вас песню с тех пор, как только мы узнали, что вы собираетесь приехать. Да, да, спой для нас, cara [22] .
22
Cara (итал.) – дорогая
– Морис, вы должны аккомпанировать мне, – властно объявила Диана, занимая свою позицию рядом с клавесином, и Морис услужливо скользнул на место и стал ждать ее кивка. Песня была восхитительной, в голос Дианы – чистый и звонкий. Но больше всего Карелли поразил ее вид. Он знал, что никогда этого не забудет. Она стояла прямо и гордо, руки сжаты как раз у талии, голова откинулась немного назад, а пламя свечей превращало ее рыжеватые волосы в чистое золото.
Закончив петь, она повернулась к Карелли с нетерпением, опять по-детски, и спросила:
– Ну как, сэр, что вы думаете о моем исполнении?
– Оно более чем замечательно. Оно божественно, – ответил он, – я назвал бы вас, если можно, Божественной Дианой.
Девочка была польщена и засмеялась, потом дотронулась рукой до ожерелья.
– Мне нравится ваш подарок. Вы должны приехать на следующее Рождество.
Ее отец рассмеялся:
– Как, такая молодая и такая корыстная? Пригласи милорда ради него самого, малютка, а не ради его подарков.
Карелли, наблюдавший за ней, увидел, что ее задели слова отца и понял, что она вовсе не имела в виду нечто подобное, и быстро вставил:
– Если вы прикажете, герцогиня, я приеду. Я буду приезжать каждый год, если смогу.
Она кивнула и улыбнулась, посмотрев на него сияющими глазами. Герцог заметил простосердечно:
– Может быть, ты еще выйдешь за него замуж, малютка, когда вырастешь.
На этот раз она была уязвлена слишком сильно. Она повернулась к отцу разгневанная и оскорбленная.
– Я никогда не выйду замуж! – крикнула она яростно. – Я стану великой певицей!
Это была Двенадцатая ночь – ночь пророчеств. Карелли вспомнил об этом и вздрогнул от мгновенного и неожиданного предчувствия.
– Спойте снова для нас, герцогиня, – попросил он. – Спойте нам что-нибудь из сочинений Мориса.
Смягченная, она опять взялась за стансы, высокая для своего возраста, в прямом белом кружевном платье. «Если бы я женился, когда и Бервик, – подумал Карелли, – у меня сейчас могла быть дочь ее возраста». Теперь он уже чувствовал себя менее одиноким.
Первый новогодний день был таким замечательным и мягким, таким подходящим для преследования зверя, что все в семье встали пораньше, даже Сабина, которую общими усилиями подняли на спину крепкой кобылы-тяжеловоза, чем она безмерно гордилась.
– Я слышала, что королева Анна следует на охоту в двухколесной коляске. Она слишком толста, чтобы ездить верхом, – громыхала Сабина, и ее голос раздавался по всему двору. – Да, я почти на десять лет старше ее, но все еще могу сама сидеть в седле. Что скажешь, муженек? Мы покажем этим молокососам, где раки зимуют!
Индия, великолепная в темно-зеленом охотничьем костюме, в шляпе шириной в два фута и почти скрытая перьями, сжала губки, услышав речь своей вульгарной тетушки, но Франкомб, еще не севший на лошадь, подошел к своей жене, положил руку на ее ногу и улыбнулся ей.