Шейх
Шрифт:
Если бы майор мог, он бы сам впрягся в никак не желающий взлететь и полететь со сверхсветовой скоростью БТР. Кричать и стучать по лбу сидевшего за рулём водителя было без толку. Он и без того выжимал из своего железного коня всё что можно, он и без того буквально летел, почти на грани проходя повороты и на прямой выходя на предел скорости. Но Никишину хотелось большего, хотелось, чтобы они уже были там. Чтобы… одним словом, чтобы успеть. Вот уже и группа Гуревича зарубилась, вцепилась в противника, сходу смяв его боевые порядки. А они всё ехали. Никишин нервничал
— Влево вот по той дороге, — скомандовал майор и, подлетев на очередной канаве, даже не стал материться на вовремя не притормозившего водилу, лишь крепче вцепился в висевший на ремне автомат и сплюнул на мелькающую под колесами гальку. В ответ на полученную команду водитель кивнул и, почти не сбавляя скорости, свернул на старую, давно неезженую дорогу. Загрязняя воздух не прогорающей солярой и завывая, «восьмидесятка» начала подниматься в гору. До места боя оставалось совсем ничего.
Того, что на старой дороге могли быть установлены такие же старые, забытые противотанковые мины, майор вовсе не исключал, но наверху по-прежнему гибли ребята его отряда, и он предпочитал рискнуть, а там будь что будет…
Первый труп боевика они увидели уже на подходе. Окровавленная разгрузка, отсутствие автомата, слетевший и валяющийся на земле кроссовок, всё свидетельствовало о том, что его какое-то время пытались тащить, потом бросили. Затем бойцы увидели и подобрали бесхозный ствол, а чуть дальше, уже за поворотом тропы, лежала тонкая фигура в чёрных джинсах и такой же тёмной джинсовой куртке. Светлые, окрашенные кровью и спутанные волосы короткой причёски, лицо, повёрнутое вниз, уткнулось в землю, ноги были неестественно вывернуты и заброшены на корни дерева. На спине виднелось пятно ещё более тёмное, чем материал куртки и в центре пятна маленькое, едва заметное отверстие от вошедшей туда пули.
— Пацан, вот блин! — без всякого сожаления констатировал Лёха. И впрямь, эта фигура не могла принадлежать взрослому мужчине. Подойдя ближе, Чибисов без всякого почтения ткнул носком ботинка в голову лежащего, поворачивая лицом на сторону.
— О, блин, баба! — вырвалось у отшатнувшегося Лёхи.
— Переверни! — нисколько не смутившись данного факта, скомандовал капитан, с интересом рассматривая явно европейские черты лица убитой.
— Раз, два, взяли! — самому себе скомандовал Чибисов, с лёгкостью поднимая и переворачивая тело Барбары. Перевернув, он поморщился от пахнувшего в лицо запаха и отступил в сторону.
— Сейчас мы их проверим, сейчас мы их сравним! — вспоминая старый мультфильм, Игорь залез в топорщившийся нагрудный карман и вытащил оттуда небольшое удостоверение, написанное сразу на двух языках. Первое, что бросилось в глаза Игоря, было слово «Телерепортёр».
— Во как! — ухмыльнулся Игорь. — Кино, значит, приехали снимать. Сняли, — с удовлетворением заключил он, представив труп, лежавший подле раздолбанной выстрелом телекамеры. — Барбара Смиткович.
— Немка? — услышав имя, попытался уточнить Лёха.
— Нет, полячка, — авторитетно заявил Быков.
— Удостоверение вроде как на английском, не поймёшь, — сказал Чибисов, — наверное, из Америки приехала.
— Ну и хер с ней! — сказал Гуревич, бросая документы обратно на мёртвое тело. — Пошли отсюда! Пацанов раненых отправим, тогда разберёмся.
— Нет, эту бросать тут нельзя, уволокут, — резонно заметил Быков, подобрал брошенное удостоверение и, ухватив труп за ногу, поволок его вслед уходящему в сторону базы и что-то насвистывающему Гуревичу. А наверху близ почерневшей от гранатометных разрывов опушки тяжело гудели двигатели взбирающейся наверх техники. Боевое задание подходило к своему завершению.
Меж тем остатки подразделения Келоевых, таща на себе раненых, спорым маршем уходили в сторону близлежащего селения. Труп Идриса, ценой жизни трёх моджахедов вытащенный из-под носа русских, несли на самодельных носилках, сделанных из верёвки и двух ореховых кольев. Замыкая строй, шатаясь и чуть приволакивая ногу, двигался едва не рыдающий от душившего его горя Ибрагим. Если бы он заплакал, ему было бы легче, но старший Келоев носил усы. Он лишь тихо повторял одно из любимых изречений Шамиля Басаева: «Когда муджахиду приходится обнажать свое оружие, он использует его по назначению». А он, Ибрагим, свой клинок вытащил, и не было силы, способной теперь вернуть его обратно в ножны.
Контуженный, только что пришедший в себя, но ещё плохо соображающий, Тушин сидел на бруствере окопа и глупо таращился в спину вышедшего на опушку группника. Сам же Ефимов стоял, тяжело опираясь на пулемёт, и глядел на выползающую к лесу бронированную колонну. Вся его одежда казалась чёрной от разлившейся по ней, перемешавшейся с грязью и копотью крови, своей и чужой. А в чёрной пулемётной ленте тускло поблёскивали три последних патрона.
— Серёга, брат! — спрыгнувший с брони БТРа майор Никишин бросился в сторону командира…второй группы, в приветственном жесте поднявшего чудом уцелевшую руку. Но увидев состояние Ефимова, майор резко обернулся и крикнул бежавшим за спиной бойцам: — Двое сюда… живо на носилки… Серёга…
— Ребят, грузи ребят, у меня тяжёлые, — попросил Ефимов, отстраняя от себя подбегающих солдат, пытаясь улыбнуться и одновременно теряя сознание…
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Сообщение «Кавказ-Центра» по поводу проведённой акции ограничилось небольшой заметкой:
«Вчера в районе населенного пункта…ты была окружена и полностью уничтожена рота специального назначения Главного Разведывательного Управления. Потери отряда моджахедов составили три человека убитыми и пятеро ранеными».
От интервью Шамиль Басаев решил отказаться. А Ибрагим Келоев спустя трое суток сдался властям.