Шейн
Шрифт:
— Джо! Джо Старрет! — ее голос звенел, он был так натянут, что чуть не лопался, и полон чувств посильнее гнева. — Значит, ты бежишь, бросаешь Шейна, как раз когда он по-настоящему остается здесь?
— Но, Мэриан… Ты не поняла. Он уехал.
— Он не уехал. Он здесь, на этой ферме, ферме, которую он дал нам. Он здесь, вокруг нас, он в нас самих, и так всегда будет.
Она бросилась к высокому угловому столбу, одному из тех, которые вкопал Шейн. Она начала колотить по нему руками.
— Ну, Джо! Быстро! Хватайся за него! Вытащи его!
Отец изумленно уставился на нее. Но сделал, как она сказала. Никто не смог бы отказать ей в такую минуту. Он ухватился за столб и начал его тащить. Потряс головой, уперся ногами и напряг все силы. Громадные мускулы его плеч и спины вздулись узлами и буграми, и я подумал, что эта рубашка тоже лопнет. Жерди начали потрескивать, столб едва заметно сдвинулся, по земле у основания побежали в разные стороны мелкие трещинки. Но жерди держали, и столб устоял.
Отец повернулся от него. На лице его проступили капли пота, впалые щеки порозовели.
— Смотри, Джо! Смотри — видишь, что я хотела сказать? Теперь мы уже пустили здесь корни, которые никогда не сможем оборвать.
И тогда, наконец, утро легло на лицо отца, засветилось в его глазах, окрасило кожу новым цветом, подарило ему надежду и веру…
16
Я полагаю, вот и все, что можно рассказать. Народ в городке и ребята в школе часто толкуют о Шейне, накручивают небылицы и разглагольствуют о нем напропалую. А я — никогда. Те вечера в заведении у Графтона стали легендой, обросли бессчетными подробностями, разрослись и расползлись, как сам наш городок, который вырос и расползся по берегам реки. Но меня это никогда не беспокоило, независимо от того, какими странными и нелепыми стали эти истории от постоянных пересказов. Он принадлежал мне, отцу, матери и мне, и этого ничто и никогда не могло затмить.
Потому что мать оказалась права. Он остался здесь. Он был здесь, в нашей ферме и в нас самих. Когда бы ни понадобился он мне, он всегда был здесь. Я мог закрыть глаза — и он тут же оказывался рядом со мной, я ясно видел его и снова слышал его мягкий голос.
Я вспоминал его каждую из тех минут, которые открывали его мне. Но живее всего вставал он у меня перед глазами в то короткое и яркое, как вспышка молнии, мгновение, когда он поворачивался, чтобы выстрелить во Флетчера, спрятавшегося на балконе, в салуне у Графтона. Я вновь видел мощь и изящество согласованных сил, великолепных и прекрасных в своей непостижимости. Я видел человека и оружие, слитых в неразделимое смертоносное единство. Я видел человека и инструмент, хорошего человека и хороший инструмент, делающих то, что должно быть сделано.
И всегда разум мой возвращается в конце концов к той минуте, когда я увидел его из придорожных кустов У самой окраины городка. Я снова вижу его там, высокого и жуткого в лунном свете, едущего, чтобы убить или быть убитым, и останавливающегося помочь спотыкающемуся мальчонке и поглядеть на землю, красивую землю, где этот мальчонка получил возможность провести свое детство и вырасти с прямой натурой, как подобает мужчине.
И когда я слышу, как люди в городе болтают между собой и пытаются приписать ему какое-то определенное прошлое, я спокойно улыбаюсь про себя. Со временем они пришли к заключению, сформировавшемуся из разговоров с проезжими странниками, что Шейн — это некий Шеннон, получивший известность в Арканзасе и Техасе в качестве ганфайтера и игрока, а позднее исчезнувший из виду неведомо куда, неведомо по каким причинам. Когда эта версия стала казаться неубедительной, за ней последовали другие, слепленные, в свою очередь, из обрывков сведений, подобранных среди болтовни приблудных путешественников. Но когда они болтали такую ерунду, я просто смеялся, потому что я знал, что не мог он быть ничем таким.
Он был человеком, который приехал в нашу долину из самого сердца великого сияющего Запада, и когда его дело было выполнено, уехал обратно туда, откуда появился.
И звали его — ШЕЙН.