Широки Поля Елисейские
Шрифт:
– Чего конкретно?
– Того и другого сразу.
– Клыками, которых, собственно, нет. Имею в виду - нет во рту, в глубине его извилистой души они явно присутствуют. Мы отлично поняли друг друга, и от этого наступил почти что кайф.
– Пойми, я славлюсь тем, что никогда не кривлю душой. Отпускать придётся полной мерой и весом - это часть моего собственного покаяния. Правда, всё будет заключено в стенах святилища, чтобы не допустить праздных зевак, растянуто на столько дней, на сколько я решу сам, и всякий раз тебя будут лечить. И утешать
– "Я решу сам". А как же твои обещания слушать одного меня? Силой я их из тебя не вырывал, между прочим, - сказал я на том же взлёте духа. Чуток соврамши, по правде. И - можете себе представить?
– обнял его.
– Хороший лекарь понимает в болезнях лучше пациента.
– Фируз сделал вид, что отстраняется. - Умный пациент доверяет лекарю более себя самого. Более чем себе самому, - уточнил он смысл старомодного оборота.
– Не совсем. Доверяет своему врачу нечто большее, чем себя самого.
– Я вошёл во вкус этой игры слов и в этот момент вообще ни о чём более не думал.
– Благородный садист и чуткий мазохист любят не доставлять и принимать боль, а дарить этим действом радость другому, - отчего-то продолжил Фируз. Из каких только рутенских фолиантов узнал? Впрочем, Дочери Великой Богини переводили и копировали многое подобного рода.
– И мы, ты полагаешь, именно таковы.
– Зачем приспосабливать ярлыки? Ты любишь всё, что от меня исходит, ибо это поистине мои порывы и деяния: не те, что внушены молвой и другими.
– А ты слушаешь меня, потому что я стараюсь не выдумывать свои капризы из головы, а выворачивать душу и сердце, - кивнул я. - Хочешь сегодня начать? Мы оба-трое здесь, и дело стало за малым.
– Нет. Ты ведь позволишь, любимый? Это подарит нам лишние сутки, которые по сути уже наполовину истекли. В Сконде считают декадами, это лучший порядок. Девять дней по девять ударов, а на десятый - последний.
– Два последних, - поправил я без особой нужды. Типа нервишки о забор почесать, как говаривали у нас в универе.
И вдруг всё во мне трепыхнулось и насторожило уши.
– Фируз, а кто будет за меч держаться?
– Отыщем.
– Зачем лишние хлопоты? Вот моё последнее желание, вроде как полагается смертнику. Не очень трудное и даже логичное. Отыщи своего соплеменника Торри. Хельмута, который фон Торригаль. Бьюсь об заклад, он по-прежнему ошивается в ближайшем караван-сарае.
Это все четыре (или сколько там) месяца моей здешней авантюры? Эк я хватил...
– На что бьёшься? - вполне серьёзно поинтересовался Мерцающий.
– На предпоследний замах, - выпалил я.
– А ты что ставишь?
– Что скажешь, то и отдам. Но я имею право отказать в несуразном.
– Тогда пусть будет то же самое. Кто выиграет - диктует время, место и, пожалуй, силу.
– И что, есть разница?
– Именно, смотри. Снова пойдёт рациональная логика. Ты бы меня до последнего старался не выпустить из когтей на сцену, так? Однако... Тебе верят, оно конечно: такому прямому и праведному. Но следов
– Не имею права.
– И кто его отнял, это право? - возмутился я.
– Кто и с кем договаривался? Подписи, даты - они есть? Ты говорил - всем Вертдомом попросили. Как сильный слабого, хотя дела обстояли в точности наоборот. Или взывая к вашему благоразумию и общей пользе. Но не связали никакой смертной клятвой. Да и дочери Энунны тебя выручить хотели, а не нагрузить добавочным бременем.
– Я не могу далеко отойти от дома и убежища, - упрямец гнул свою линию.
– Ночью вроде бы можешь.
– Казни не свершаются во тьме. Правый суд требует полного света дня.
– Как я понимаю, дружок, ты от такого не растаешь и ясным пламенем не займёшься. В твоих покоях солнца больше, чем где-либо в Орихалковом Павильоне. Трусоват был Ваня бедный...
Зачем это всё было мне надо - не понимаю, но я его дожал, снова упомянув про свою последнюю волю и его послушание. С чётким ощущением того, что - выиграю пари или нет - завтра со мной расквитаются на все сто с гаком. Влупят, что называется, за всё хорошее.
А пока мы занялись многократным и сладостным утверждением в своей греховности.
На следующее утро пришла весть, что эшафот решили возвести поближе к стенам Великой Пирамиды, ибо место это освящает все до одной происходящие церемонии. А искомого Хельма фон Торригаля завернули по казённой нужде в момент, когда он уже запрягал своего верного квазимеханического скакуна (первоклассный курьерский скутер на солнечной тяге, укреплённый каплей крови нового владельца), чтобы несолоно хлебавши двинуться в обратный путь. До того он в самом деле "ошивался" неподалёку по крайней мере месяц. Вот какую кашу заварил и с кем пополам собирался её расхлёбывать - неведомо.
И всё-таки попадалово в самую точку. Или, напротив, бинго.
Дальнейшая действительность превзошла наилучшие мои ожидания. Чтобы не сказать большего.
С самой рани меня, разнежившегося и тёплого, выволокли из гнёздышка и рывком подняли на ноги.
– До трапезы и тебе, и мне способнее, - приговорил мой мучитель, снимая с места орудие.
– Иди вон на его место, берись руками. Да не за крючок, а за колонну.
– Можно хоть платочком чресла повязать? - проныл я.
– Нет.
– А если в подвал спуститься?
– Это настоящее желание или так, по антуражу соскучился?
– Голос рассудка. Если ты сам себя этим кнутом по спине полосуешь, аки монах, - не та снасть и не та ухватка. Если девушек о том просишь - так с ними и разговор.
– О девушках - пустое. Они невиновны и заменить меня никак не смогут. Вниз идти опасно. Это ведь вне стен.
– Ага, могут похитить и подвергнуть насильственному помилованию, - я саркастически хмыкнул.
– Ты о ком?