Шиша. Изгоняющие бесов
Шрифт:
– Тише, детки, тише,
Рядом бродит Шиша,
Зверем хищным рыщет
И поживу ищет.
Ну а ежели найдет,
Без разбору приберет
Старых, малых, молодых,
Сильных, слабых и больных.
И ни грешных, ни святых
Не останется в живых!
Девочка говорила голосом Лукерьиной бабушки. И эта страшная прибаутка была тоже бабушкина! Откуда она ее знает?.. Лукерья вгляделась в лицо девочки и увидела, что оно сплошь изрезано глубокими морщинами – лицо тоже было бабушкино!
Лукерья завизжала от ужаса, заглушая скрип карусели, и… проснулась. Солнечный свет, льющийся в окно, принес мгновенное успокоение. С улицы доносился далекий, но очень звонкий деревянный перестук,
В доме было тихо. Наверное, тетя Клава уже ушла в музейный комплекс. Она работала там ткачихой на старинном ручном ткацком стане, причем ее работа заключалась не только в изготовлении полотна, но и в том, чтобы на процесс ткачества могли посмотреть посетители. То есть, тетя в каком-то смысле сама была частью музейной экспозиции. Еще она подрабатывала горничной в купеческом доме-музее, который сдавался постояльцам, и дважды в неделю по вечерам ходила туда делать уборку. Иногда она брала с собой Лукерью, хотя и ворчала потом каждый раз: «Помощи от тебя, как от козла молока. Неумеха, кто ж тебя замуж-то возьмет? Свалилась на мою шею». Лукерья в ответ лишь молча вздыхала: приходилось терпеть, ведь идти ей все равно было некуда. Родной дом в селе Приютово сгорел в пожаре, и все, что у Лукерьи осталось от родителей, это пенсия с нелепой формулировкой «по потере кормильца», которую она полностью отдавала тете. Получив деньги, тетя ненадолго добрела, иногда даже на целый день, а потом у нее вновь становился недовольный и усталый вид. Она часто вздыхала и сетовала на то, что через год Лукерья закончит школу, и пенсию платить перестанут. «Уже перестали бы, – как-то призналась она, – но хорошо, что я упросила на второй год тебя оставить, чтобы ты хоть немного ума набралась». Лукерья на это лишь виновато кивнула. Училась она, и правда, хуже некуда, хотя, по словам учителей, способности у нее были неплохие, а вот с концентрацией внимания дело обстояло худо, Лукерья все время уходила в свои мысли и возвращалась назад только от гневного окрика вроде «хватит считать ворон» или «вернись уже с небес на землю». Но, наверное, учителя жалели ее, зная о том, что она круглая сирота и пережила большое горе, поэтому ставили тройки чаще, чем двойки, и Лукерья вполне могла бы стать выпускницей, а что делать потом, она понятия не имела и была благодарна тете за еще один год безмятежной жизни, когда можно было не думать о будущем. Лукерья готова была думать о чем угодно, но только не о дальнейшей учебе или скучной работе. Она бы с радостью вышла замуж сразу после школы, если бы встретила такого парня, как Илья, приснившийся ей этой ночью. Да только кому такая нужна, круглая сирота, которая не хочет ни учиться, ни работать, и при этом не имеет модельной внешности? Хотя… Лукерья поднялась с кровати и подошла к большому овальному зеркалу, висевшему рядом со шкафом. Ну да, не фотомодель, но и не уродина: глаза большие, хотя жаль, что не голубые, а серые; фигура стройная, тетя Клава называет ее «тонкая и звонкая», из ее уст это звучит как комплимент; волосы… ну, ничего так волосы, даже немного завиваются на концах, хотя цвет мышиный, но это после зимы, а к середине лета выгорят, и будет она яркой блондинкой, так что… «Все неплохо у меня с внешностью», – решила Лукерья и вдруг спохватилась: тетя Клава ей кучу заданий надавала, а она стоит тут, перед зеркалом крутится! Ведь сделать все надо до полудня, потому что потом еще обед тете в музейный комплекс нести, а уходить оттуда до закрытия Лукерье не хотелось, уж очень много там было всего интересного, и особенно ее манил новый объект – найденная деревня. Сегодня, судя по стуку, доносившемуся с той стороны, избы уже начали собирать. Конечно, наверняка посторонних туда не пускают, но, может, удастся хоть одним глазком взглянуть?
Умывшись и позавтракав молоком с хлопьями, Лукерья вышла в огород. Первым делом лучше заняться прополкой, пока небо ясное, а то ведь дождь обещали. Еще только конец мая, а травы наросло, как в лесу, где ее отродясь никто не полол. Самое противное – это пропалывать укроп. Его еще почти не видно, а сорняк дыбом стоит на грядке. И вот сиди, присматривайся! И попробуй хоть один кустик укропа случайно выдрать! Уже было прошлым летом, когда тетя Клава заметила в укропном ряду проплешину и такое устроила! Лукерья урок усвоила и собиралась подойти к прополке укропа со всей ответственностью, поэтому начала именно с него.
Укропная грядка растянулась вдоль ветхого заборчика из трухлявых серых досок, разъехавшихся в разные стороны. Сквозь многочисленные прорехи просматривался ухоженный соседский огород – аккуратные, словно вычерченные по линейке и начисто прополотые грядки с еще совсем крошечными зелеными всходами. Там по-хозяйски разгуливал, оставляя глубокие вмятины в рыхлой земле, толстый темно-рыжий кот по кличке Муравей. Несмотря на уверенную поступь, он все же озирался время от времени – видимо, понимал, что находится на чужой территории. Наверное, здесь ему нравилось больше, чем в родном дворе, заросшем бурьяном и захламленном всякой всячиной. Его хозяин, которого все называли дедом Гришей, складировал у себя за домом различную бытовую технику, которую выбрасывали на свалку жители поселка. В свое время он был хорошим мастером, мог починить что угодно, от утюгов до холодильников, но с появлением более сложных моделей, напичканных
– Ах ты ж паршивая морда! – разъяренный голос Нинсанны пронзил умиротворенную утреннюю тишину так внезапно, что Лукерья вздрогнула. А потом втянула голову в плечи, предчувствуя бурю, и, не на шутку испугавшись за Муравья, придвинулась поближе к забору, чтобы увидеть, удастся ли коту спастись. Кот вытаращил медные глазищи, но остался на месте, сгорбившись над вырытой ямкой в недвусмысленной позе – наверное, надеялся, что успеет справить нужду, потому что Нинсанна еще только спустилась с крыльца и едва ковыляла, хотя и явно торопилась. Но Муравей недооценил масштаб опасности: в руках Нинсанна держала кастрюлю, от которой валил пар. Сняв крышку, она выплеснула содержимое, целясь в Муравья. Горячие брызги, к счастью, совсем крошечные, долетели до Лукерьи и обожгли плечо сквозь ткань домашнего платья. Кот взвыл и порскнул в сторону забора, но не попал в брешь, а врезался в него на всем ходу. Истерично завопив, кот упал, задрыгал всеми лапами, перевернулся и сиганул через забор, яростно мотая мокрым хвостом. Лукерья заметила, что в целом шерсть Муравья осталась сухой, и немного успокоилась. Все же ошпаренный хвост – это не так страшно, по крайней мере, не смертельно.
Гневная тирада Нинсанны продолжала набирать обороты. Посокрушавшись над разоренной и оскверненной грядкой, соседка направилась через весь огород к противоположному забору, за которым находился двор и дом деда Гриши, по самые окна скрытый железно-пластиковым хламом. Лукерья облегченно выдохнула, радуясь, что Нинсанна не заметила ее, скорчившуюся у подножия забора, иначе и ей бы досталось за компанию. Но вот деду Грише можно было только посочувствовать. Подобравшись к дому «барахольщика» как можно ближе, Нинсанна заколотила кастрюлей о какую-то железяку, торчавшую над забором с обратной стороны, и закричала:
– Эй, сосед! Выходи! Разговор есть!
Дед Гриша вынырнул откуда-то из глубины ржавых руин, прижимая к себе насмерть перепуганного Муравья.
– Ты что творишь, живодерка? – воскликнул он вместо приветствия и воинственно потряс зажатой в руке облезлой кожаной кепкой. – Разве можно в животное кипятком плескать?!
– Ой, посмотрите-ка, он еще меня и виноватит! Следить надо за своим животным! До каких пор твое животное будет на мои грядки гадить?! Всю редиску перекопал, пересаживать придется! Так толку пересаживать, если твой кот туда гадить повадился?!
– На то он и кот, гуляет, где в голову взбредет! – огрызнулся дед Гриша, почесывая Муравья за ухом. – Забор поправь, чтоб коты не шастали, и будет цела твоя редиска.
– Ах, я еще и заборы должна чинить из-за твоего кошака поганого! Да пришибу его, и дело с концом!
– Не вздумай даже! – Лицо у деда Гриши так вытянулось, что, казалось, на нем даже часть морщин разгладилась. – Постыдилась бы ты, неблагодарная! Я ведь по осени колодец тебе чистил!
– Ой, вспомнил, надо ж! Колодец он чистил! А сколько денег с меня за это содрал, забыл?
– Ну, так, каждый труд должен быть оплачен! – Дед Гриша крякнул, приосанился и гордо вскинул голову, выставив вперед короткую засаленную бороденку. – И не так уж и дорого я с тебя взял, ежели разобраться. А коли считаешь, что дорого, так в другой раз сама в колодец полезай, сэкономишь. – Он довольно захихикал, отчего лицо его сморщилось так, что стало похоже на тряпичный комок.
– А ты не умничай! Сама разберусь, на чем мне экономить! – Реплика Нинсанны прозвучала почти миролюбиво.
Лукерья улыбнулась и склонилась над грядкой с укропом. Судя по интонациям спорщиков, буря пошла на спад, и деду Грише больше ничего не угрожало, а Муравей давно уже вырвался у него из рук и забрался на крышу хозяйского дома. Теперь он свысока смотрел на свою обидчицу, сверкая медными глазами. По его вызывающему взгляду можно было догадаться, что инцидент с разорением грядки повторится еще не раз, и сегодняшний конфликт не последний. Это тревожило Лукерью. Она хорошо помнила, как в ее родном Приютово все начиналось с таких же безобидных переругиваний между соседями. Постепенно в эти распри втягивалось все больше жителей, и вскоре все село захлестнула лютая вражда, которая преобразила односельчан до такой степени, что в какой-то момент Лукерья стала с трудом их узнавать. В их облике не осталось ничего человеческого, лица перекосило от злобы, а глаза полыхали бесовским огнем. И потом… нет, слишком страшно об этом вспоминать!