Шишков
Шрифт:
Чоччу была красивая. Но Анна краше. Чоччу вздохнула.
Василий долго не являлся. Обе женщины молча поели мяса и сулихты. Когда пришел Василий, Чоччу собралась в поход.
— Знаю… Ты меня бросил… — сказала она. — Я встану чумом недалеко… день пути…
И пошла: несколько заседланных оленей тащили ее добро, и целое стадо их шло по бокам и сзади.
— Кто такая? — спросила Анна.
— Родня, Давыдиха… Машка. (Имя, данное Чоччу при крещении. — Н. Е.)
Ну что ж! Хорошо можно было бы и с Анной жить. Но сердце Василия дало трещину: исподтиха началось, дале шире, раздвоилось сердце, как рог молодого лончака —
И вот Василий у Чоччу. Он пришел, чтобы поговорить с ней, объясниться, уладить все по-хорошему, чтобы и с Анной жить, и Чоччу одну не оставлять в тайге…
«— Хожу-хожу по тайге — устану… Приду домой — нет никого… был муж — нету… Был Василий — Анна отняла… Ну, каково живешь? — обращается Чоччу к Василию, — славно ли живешь? Рад ли?
— Маленько рад, маленько не рад…
Василий тер рукой лоб, сдвигал и расправлял брови, крякал. Ему надо много толковать с Чоччу… Надо бы самое-то главное сказать, чтобы поняла, надо хорошо языком повернуть: пусть Чоччу успокоится — он ее не бросит.
— Я… Я… ничего… Вот Анна только…
Василий больше ничего не мог сказать. Он в раздражении больно прикусил язык, на глазах слезы выступили. Очень плохой язык, не может вертеться как следует, не может толковать все чередом, по порядку, чтобы складно и мудро, как у шамана.
— Языком вертеть не смыслю… — Василий высунул окровавленный кончик языка и указал на него пальцем. — Тут много, — хлопнул он себя по лбу, — тут того больше, — дотронулся он до сердца, — а язык дурак!.. Прямо дурак, заплетается в зубах, как лисий хвост в трущобе.
Василий опустил голову и засопел. Он все слова расшвырял, а новых не накопилось. И уж до самого вечера сидел молча. Он с любовью разглядывал каждую вещь в чуме. Вот иконка маленькая, закоптелая висит на жерди, а рядом с ней лесной шайтан, звериный хозяин, Боллёй-батюшка, с бисерными глазами. Вот кумоланы, вот для костра рогульки, и все знакомое такое, близкое… свое…»
Вячеслав Шишков тонко, с большим знанием описывает быт тунгусов. Иконка и шайтан — только две вещи, а как много они говорят о бытии лесного человека. Суровая жизнь в тайге, борьба со страшными, непонятными явлениями научила этих людей своеобразной лесной премудрости, сметливости, сделала их характеры сильными, бесстрашными и до наивности доверчивыми. Мать-природа установила им свои «законы» любви, семейных отношений. Обо всем этом глубоко и правдиво поведал писатель.
Анна не принимает родственницу Василия; она не хочет делить с Чоччу свою любовь к нему. Страсть ослепляет ее. С топором Анна идет в чум, чтобы убить спящего Василия, но убивает сына Ниру, лежащего на месте Василия. Трагически заканчивается любовь Анны… Она вспомнила своего первого мужа, похороненного где-то далеко в тайге. Анна едет к нему на могилу в самых лучших нарядах, на самом быстром олене…
В литературе неоднократно говорилось о религиозных обрядах, в которых участвовали шаманы. Большинство этих описаний дают представление о внешней форме камлания, о той «артистичности», с которой выступает шаман. Другое мы видим в повести «Страшный Кам». В ней не отправление языческого ритуала занимает автора, хотя и это показано ярко и интересно, а судьба человека, его переживания.
В жизни шамана Чалбака произошло необычное. В его сознание вошли два бога — свой родной, Ульгень, и во время крещения, когда Чалбака назвали Павлом, он познал бога Иисуса. Мироощущение
Не мог Чалбак забыть своего главного бога, не мог отказаться от служения могучему Ульгеню и страшному Эрлику. Его терзают сомнения… «Шайтан душит меня; Эрлик грозится. Курмесы [14] спать не дают… Их много… Каждую ночь мучают меня. Работы себе требуют. Сам не рад. Тяжело мне… Голова моя горит, сердце плачет. Пожалеть надо…»
Кто его пожалеет, кто поймет? «Православные! — заявил после обедни отец Василий, — наш брат во Христе, раб божий Павел с дьяволом якшается. Был он Кам Чалбак, камом и остался.
14
Курмесы — души умерших, имеющие право существовать на земле, например души шаманов. (Прим. Шишкова.)
— Кам есть кам!.. Ночи напролет камлает, черту служит!.. — заговорил народ от амвона и до выхода.
Нельзя этого допустить. Грех это! Неутолимый грех!»
Так отец Василий подготавливал расправу над Чалбаком. Суеверные люди не могли понять душевное состояние Чалбака. И Вячеслав Шишков с потрясающей силой изображает душевную трагедию Чалбака и судьбы его мучителей… «И вдруг со дна моря белотуманного — ба-ам, ба-ам! — вознесся в солнечную высь колокольный звон. Там, в долине, между зеленых гор, в расстоянии пяти стрел из тугого лука — церковь. Там Павел, здесь Чалбак; там Чалбак, здесь Павел — вместе, оба-два, не рассечь; не разлить, ошпарь водой — не разойдутся. А душа одна. Оба-два на одной душе уселись — Чалбак да Павел. Сядь на пень, другой не сядет. А надо… Как быть? Трудно. Вот тут тяжко, вот здесь… Дрожит перед глазами порозовевшая гладь тумана-моря, все дрожит…
— Хочется не хочется Чалбаку жить…»
Золото! Сколько о нем написано, сколько душ загублено из-за этого металла! Вспомним золотую лихорадку на Аляске, в Калифорнии, изображенную ярко и талантливо в рассказах Джека Лондона. Написано о золоте немало и в нашей отечественной литературе. Вячеслав Шишков собирался посвятить этой теме киносценарий. Он создал ряд рассказов, в которых отразилось отношение простого человека к золоту. Вспомним бродягу Фильку Шкворня, да и многих других старателей. Им никогда не было свойственно стяжательство, стремление к обогащению, хотя в своих руках они держали немало золотых самородков, немало намывали золотого песку. Но все это обычно в кабаке спускалось за одну ночь. И тогда снова начинались поиски, и снова добытое старателей золото попадало в руки кровопийцы золотопромышленника.
Необычен по своему содержанию рассказ Вячеслава Шишкова «Золотая беда», в котором повествуется о якуте Николке и его богатом отце. «Ведь Николке сорок два года, говорят, стукнуло. А кто он, — ну, кто он такой?.. Человек он или так себе, вроде дикого оленя? Он так беден, так беден, что ни одна девка за него не пойдет. Зато у отца… Ху-ху!.. деньжищ, что желтых листьев осенью! А оленей, а коров! Только крепок, старая лиса, ужимист: продаст сотни две голов, навострит лыжи в лес, в тайгу, отыщет потайное место, к куче золота еще пригоршни прибавит».