Школа беглости пальцев (сборник)
Шрифт:
Вышла бабка на крыльцо дома – вылить помои или сыпануть курам пшена… Она всмотрелась в конец двора, где шло мое единоборство с дедом, и крикнула:
– Дувид, не жалей эта петлюровка! Ей будет сегодня то кино! Пусть сначала махт ди арбайт чистить картошка!
– Я тебе сегодня мусор выносила?! – завопила я возмущенно. – У меня каникулы! Я тебе не малай!
– Ты не малай, ты петлюра! – бодро отвечала с крыльца бабка и вошла в дом.
С улицы чьи-то босые пятки выбили на заборе чечетку. Найда рванулась на цепи, раздирая грудь, как пьяный матрос
Дед неторопливо переложил две последние пачки старых газет и сказал:
– Чтоб он так обпился тем лимонадом и лопнул, американская холера, как этот ребенок страдает! – Он сунул руку в карман пыльных стариковских брюк с вечно застегнутой на одну пуговицу ширинкой, достал мелочь и сказал: – На. Возьми, мамэлэ…
Он протягивал мне истертую жизнью ладонь из глубины сарая. На ладони лежали три монеты по пятнадцать и тусклый рыжий пятак, истертый и старый, как дедова ладонь… Господи, сколько этих полтинников я выколотила из его скудной пенсии!
Дед стоял в клубах золотой пыли и протягивал мне мелочь. Пахло яблоками, пылью старых газет, мешками, ветошью. Я отерла ладонью слезы и сопли и подалась к нему – забрать деньги. Но дед, пряча глаза, вдруг отступил, смешиваясь с пылью в глубине сарая, я осталась стоять одна в проеме двери, да уже и не было ни двери, ни самого сарая, он распался, заклубился пылью, и только тонко звучащий в воздухе аромат «гольдена» все витал и витал надо мною…
– …Делай ветер!
– Я делаю.
– Делай сильнее. Это у нее от жары. Я же просил тебя позвонить куда следует и сказать, чтоб перестали, наконец, топить баню в редакции!
– При чем – баня, когда она сама в тулупе! Я еще таких идиоток не встречала. Она б еще унты надела.
– Ладно, молчи. Делай ветер!
– Я делаю.
Надо мною трудилась Царица Савская. Раскачиваясь всем телом, как цадик в молитве, она обеими руками опахивала меня красной папкой с рассказом ташкентского прозаика.
– Спасибо, достаточно, – пробормотала я.
Гриша склонил ко мне апостольскую лысину и спросил:
– Ди бист аидышке? [4]
– А кто же еще? – слабо огрызнулась я.
– Так что ты здесь голову всем морочила со своим узбеком?
– Я не морочила! Я действительно привезла рассказ узбекского писателя на русском языке, на…
– Хватит, – сказал он. – Это мы уже слышали… На, съешь бутерброд.
Он держал бутерброд перед моим носом. Машинально я взяла его. На стуле подкладкой вверх, так что грязная вата топорщилась во все стороны, лежала дубленка. Я отвела от нее взгляд и надкусила бутерброд.
4
Ты еврейка? (идиш).
– Ну, и что ты делаешь в Ташкенте? – спросил Гриша.
– Живу… – ответила я, уплетая бутерброд. Только сейчас вспомнила, что не завтракала; была мысль заскочить в аэропортовский буфет, да как-то ноги не дошли.
– Господи, – вздохнул Гриша, – ты расшвырял нас по всей земле…
Он открыл бутылку минеральной, и вода толчками полилась в стакан.
– Пей. Докатилась до жизни – в голодный обморок упасть. Ты что – бедная студентка?
– Нет, я бухгалтер! – весело возразила я, почему-то противясь окончательному разоблачению.
– Ешь дальше… Когда-то в Ташкенте жило много наших… Как сейчас?
– Навалом… – промычала я, принимаясь за второй бутерброд. – Хотя в последние годы многие едут.
– Да, – сказал он, как-то погрустнев. – Люди едут…
И непонятно было, по какому поводу он печалится:
то ли из-за утечки еврейского населения за границу, то ли от невозможности последовать примеру этой части отщепенцев.
– У кого есть мозги в голове, у того они есть! – загадочно и торжественно встряла Царица Савская.
Похоже, она давно доказывала что-то Грише.
– А ты уже можешь нести гранки Шлицбутеру! – велел он Савской раздраженно.
– Хорошо, – спокойно сказала она, усаживаясь на стул. – Пять минут Шлицбутер не умрет без гранок.
Вообще у меня сложилось впечатление, что, помимо служебных, она выполняет при Грише еще кое-какие обязанности.
– И что тебя в Ташкент занесло? – опять спросил он.
Я обиделась:
– Почему – занесло? Я там родилась и живу. Думаете, в Ташкенте жизнь хуже, чем в вашей сумасшедшей Москве?.. Занесло не меня, а родителей. Отец после ранения в госпиталь попал, так и остался. А мама с дедом и бабкой – в эвакуацию… Вообще-то они с Украины.
– А!.. С Украины!.. – Он оживился. – Возьми яблоко. Этот сорт называется «гольден»… А где они жили на Украине?
– Под Полтавой. – С весенней жадностью я надкусила сочный, с кислинкой плод. – Может, вы знаете – было такое местечко под Полтавой – Золотоноша.
– Нет, она мне рассказывает!! – вскричал вдруг Гриша страшным голосом. – Она – мне! Рассказывает про Золотоношу! Приехала из Азии в тулупе и рассказывает – мне! – где есть Золотоноша!
Он выбежал из-за стола, схватил меня за плечи обеими руками и встряхнул так, что кусок яблока, откушенный мною, вылетел на стол.
– Киндэлэ манц! [5] Я вот этими вот ногами, и часто – без ботинок, семнадцать лет бегал по всем дорожкам Золотоноши! А ты мне рассказываешь!
Он забегал по комнате в каком-то странном возбуждении.
– Ай-яй-яй! – восклицал он. – Ай-яй-яй, какая встреча! – Хотя, на мой взгляд, ничего такого уж сверхъестественного в нашей встрече не было. – Фамилия! – Он остановился.
Я замялась. Фамилия моего деда настолько знаменито-русская, что обычно я избегаю хвастаться ею.
5
Дитя мое! (идиш).