Школа Добра
Шрифт:
«В старых летописях рассказывалось, что Судья, вынося приговор, обмолвился случайно о том, что и у вечности есть грань. И тот, кто эту грань охраняет, всегда найдет возможность украсть глоток магии для того, чтобы обрести свободу».
– Один глоток магии, – проворчал директор Школы Добра. – Для того, чтобы этот глоток сделать, надо же иметь голову… Хотя бы потому, что именно в ней находится рот…
Тряхнул головой, отгоняя назойливую мысль о том, что Юлкины шуточки реально заразительны, и еще раз перечитал абзац, который его сын отметил
«Самое страшное наказание – это всегда иметь у себя ключ от собственной темницы и не знать, какую дверь этот ключ открывает».
– Юлка заразительно шутит, а у Шурки с недавних пор появилась странная тяга к философии.
Вельзевул Аззариэлевич отложил книгу и прошелся по спальне, заложив руки за спину. Ну, ключ… ну, глоток… Но в самом деле, не верить же в то, что человек, с которым Юла столкнулась в лесу, был одним из Стражей пограничья. Это слишком странно, чтобы быть правдой.
Две недели назад сын пришел к нему с важным разговором. Александр уверял, что именно здесь, в маминой библиотеке, давным-давно, еще в детстве, он читал книгу страшных сказок о демонах пограничья. Ректор Ясневский устало потер место над левой бровью, которое вдруг запульсировало знакомой болью.
– Пап! – жаль, но так он называл его только в минуты очень сильного душевного волнения. – Клянусь тебе, Юлкина история один в один повторяет историю из той книжки. И про капюшон, и про странного лысого мужика и даже про поцелуй!
– И где эта книжка?
– Не знаю я! – Александр попытался пригладить волосы и почти сразу же снова их растрепал. – Не могу найти, уже все перерыл. Полмесяца из библиотеки не выползаю. Даже Вепря Юлкиного припахал, а результата нет.
– Но ты уверен?
– Уверен… И потом, ей было плохо… и нити – ты видел, что творится с ее стихийными нитями? Видел?
Вельзевул Аззариэлевич согласно кивнул, посмотрел на сына задумчиво и, кажется, совершил серьезную ошибку, рассказав ему о том, что же на самом деле произошло в тот день у Школьных ворот, и почему Юлке нельзя возвращаться в альма-матер.
Александр слушал молча, не перебивал, не задавал наводящих вопросов и, кажется, сразу даже не поверил. Точно не поверил, так как первые его слова после того, как ректор Школы Добра замолчал, были следующими:
– Но это же полнейшая ерунда!
Глаза удивленно и недоверчиво расширены.
– Я бы знал, если бы Юлка могла видеть будущее, – произнес неуверенно и почему-то посмотрел на свои руки.
– Не будущее, – ректор раздраженно дернул плечом. – Ты же читал «Временную теорию Скаля», почему спрашиваешь?
– Прости...
Александр поспешно извинился и зажал руки коленями.
– Не будущее, а возможный вариант. У меня нет точного объяснения тому, почему ее картинка транслировалась на мое зеркало. Думаю, это как-то связано с тем, что она была очень сильно испугана, волновалась за тебя, нуждалась в помощи. А может быть, потому что я немножко подправил защиту перед ее визитом в институт...
– Так и знал, что Баньши – твоя работа!
Директор Ясневский весело улыбнулся и пожал плечами.
– Защита лишней не бывает... Но мы сейчас не об этом. Александр, прими, как факт. Огонь, вода, земля, воздух и время. Все это сплелось в ее ауре причудливым узором... Стихии к ней пришли стремительно и прямо трагично как-то, надрывно прямо. А время открылось с наложением на заклятие суккуба. Пророчицей она не будет, не пугайся. Фиолетовая нить с самого начала у нее была едва заметной. Но какие-то образы иногда прорываются.
– А почему ты решил, что опасность реальна? Сам же говоришь, что это только вариант...
Вельзевул Аззариэлевич не хотел на корню убивать надежду парня на то, что все это просто ошибка, а лучше, глупая шутка. Поэтому прямо посмотрел в глаза сыну и произнес:
– Я видел твою смерть. И не имею желания пережить это снова, – сказал, как отрезал, и руки на груди сложил, давая понять, что разговор окончен. – Переспи с этой мыслью и поймешь, что я прав.
***
Утро было сладким. А еще солнечным и пропитанным медленно разгорающейся страстью. Алекс целовал с какой-то мрачной решимостью и почти пугающей настойчивостью. И я бы испугалась, наверное, если бы сама не отвечала ему в заданном темпе.
Не было обычных словечек, которые шептались мне на ухо вперемешку с разными захватывающими дух непристойностями. Не было невесомых поцелуев и легких касаний. И никакой длительной подготовки к одному последнему прыжку.
Мы прыгнули сразу с обрыва. Вдвоем, в едином порыве и в абсолютной тишине, которую почти не тревожил звук тяжелого мужского дыхания и мои несдержанные стоны.
Резкие движения, бирюзовый взгляд преследует меня, опаляет глубиной желания, не позволяя спрятаться за веером ресниц, и губы дрожат непроизвольно, требуя еще и еще. Ну, пожалуйста!
Вцепилась пальцами в предплечья мужа, впилась просто, оставляя на коже розовые полукружья от ногтей, и изогнулась, подгоняя, требуя и подчиняясь.
Дыханье выбило из груди, словно я с разгона влетела в холодную воду, а воздух перед глазами дрогнул зыбкой по-летнему знойной рябью. И я снова потеряла себя в Алексе на какое-то время. Это волшебство какое-то.
Нирвана. Разморенная нега. Теплые ладони успокаивающе ласкают разгоряченную кожу. Сто лет бы так пролежала.
– Простишь? – неожиданно едва слышно прошептал Алекс, легко задевая дыханием раковину уха.
– За что? – лениво изогнула шею, подставляясь под череду мягких поцелуев, и наотрез отказываясь приходить в себя.
– Надо было вместе с Соньей уезжать, тогда ничего бы не было... – его руки вдруг крепко обвили меня, стискивая в почти болезненных объятиях.
– Проклятье! У меня все переворачивается внутри, когда я думаю о том, что сам застегнул его на тебе.