Школа Добра
Шрифт:
– И вам доброго утра! – я все-таки покраснела, прежде чем кивнуть и поинтересоваться:
– Как самочувствие? Голова... не болит?
– Нахалка! – Вельзевул Аззариэлевич громко рассмеялся, после чего, наплевав на мой смущенный писк, искренне и по-медвежьи крепко меня обнял. – Идемте, в холле для нас уже переход открыли.
Перестал улыбаться. Нахмурился.
– Не будем заставлять ее величество ждать и попрощаемся. Наконец.
И как-то сразу краски утра померкли, а настроение из расслабленного трансформировалось в тревожное.
В
Вид у директрисы Института имени Шамаханской царицы был, мягко говоря, не самый приветливый, а на меня она вообще зыркнула так, словно я у нее последний кусок хлеба отобрала. Поэтому я на всякий случай придвинулась ближе к Алексу.
– Она не придет, – произнес Вельзевул Аззариэлевич, и я не услышала в его голосе вопросительных ноток.
– Просила передать, что ей сейчас не до того, – Иза Юрьевна пожала плечами и, наконец, оторвала от меня взгляд, чтобы посмотреть на Алекса.
Я тоже на него посмотрела и с трудом подавила в себе желание погладить побледневшую скулу.
– И к лучшему, – Вельзевул Аззариэлевич качнул головой и нахмурился в сторону Александра, который собирался что-то сказать своей бабке. – Возможно, в этот раз получится разорвать все связи окончательно.
– Дурачок, – Иза Юрьевна была ласкова как никогда, а меня почему-то затрясло от этого нежного голоса и захотелось спрятаться, а заодно спрятать Алекса и, может быть, своего второго папу тоже, на всякий случай.
– Она же королева, пойми! Ее нельзя равнять с остальными. Она особенная. К ней по-особенному надо относиться.
– Согласен, – директор Школы Добра отрывисто кивнул и подтолкнул нас к переходу. – А теперь извини нас, мы торопимся.
Он согласен? Растерянно посмотрела на своего директора, а он только шеей дернул как-то деревянно, и я подумала, что он ничего больше не скажет, но ошиблась. Потому что когда мы шагнули из разорванного пространства прямо к крыльцу АДа, Вельзевул Аззариэлевич произнес:
– К мертвым у меня особенное отношение.
Меня просто убили его слова. Вот так вот, наповал, ножом по сердцу. Взорвались внутри меня миллионом противоречивых чувств: жалость, сожаление, боль, обида, нежность – все вперемешку, а выхода нет. Захотелось сделать хоть что-то, сказать что-то. Неважно, что – самую большую глупость или ерунду, только бы выпустить из себя этот яд. Взгляд упал на раскидистую акацию, которая склонила дурманяще ароматные ветви прямо к директорскому окну на втором этаже АДа.
– Предупреждаю сразу! – рассматривая дерево, произнесла я. – Если у меня когда-нибудь родится ребенок, то он на пушечный выстрел близко к темному дворцу не подойдет. И вообще...
Александр задумчиво проследил за моим взглядом и сообщил:
– Это не дуб, не клен и даже не баобаб.
– Вообще-то, это акация, – уточнил Вельзевул Аззариэлевич и посмотрел на меня, удивленно приподняв брови.
– Я знаю! – проворчала я, раздосадованная тем, что они так ловко научились читать мои мысли.
– Но мне помнится, один ясень точно рос где-то за корпусом химиков, – прошептал мне на ушко Алекс.
Зараза! Все-то он понимает, только почему-то не стремится объяснить, почему у них с отцом фамилии разные. Вдруг вспомнилось, что не далее, как сегодня ночью мой собственный директор обозвал меня Юлианой Волчок, и к досаде добавилась обида. Я посмотрела украдкой на колечко с голубой волной бриллиантиков и вздохнула. Нет в жизни справедливости.
– Пойдем, счастье мое, – мое темнейшество, смеясь, подтолкнуло меня к крыльцу.
– Пока устроитесь в гостевой, – велел Вельзевул Аззариэлевич, пропуская меня вперед. – А к началу учебного года переберетесь в семейно-преподавательский корпус.
Ох, ты ж... Точно! Я же теперь семейная женщина! Теперь мне никто не позволит с Авроркой в одной комнате жить.
– А как устроитесь – жду в кабинете. Обоих, – тепло и благодарно посмотрел на меня и добавил:
– Будем думать, что с тобой делать, Юлиана... хм...
Вот как-то он нехорошо это сказал. Не надо со мной ничего делать. Хватит уже. Лучше пообещайте, что мои дети не будут ничего общего с Катериной Виног иметь. И когда я думаю «ничего общего», я имею в виду, в первую очередь, фамилию. Только как об этом сказать, чтобы не обидеть никого?
Гостевая с моего последнего в нее визита не изменилась. Ну, может, только шторы другие на окнах, но в этом я не была уверена. Я раздраженно смотрела на сундук со своими вещами и злилась на себя: почему я вообще думаю о шторах? Словно это единственное, что меня на данный момент волнует.
Алекс пугающе быстро определил причину моего молчания и совершенно неожиданно заговорил:
– Мне было шесть лет, когда папа ушел. То есть, когда он больше не пришел однажды, правильнее будет так сказать. И следующие шесть лет я пытался жить той жизнью, которую для меня выбрала... она. Понимаешь, проблема же не в том, какого оттенка у тебя аура. И даже не в методах достижения цели...
Алекс опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях.
– Она не умеет любить. Думает, что умеет, но нет. Ни нас с Лизкой, ни папу, ни даже себя... никого и ничего, кроме своих собственных желаний. Права была Иза. Она на самом деле особенная. Ее особенность – в ее эгоизме. Да.
Я села рядом с ним и взяла его за руку, не перебивая, внимательно слушая о том, как раз за разом разбивались надежды и ожидания. И как совсем-совсем не хотелось верить в то, что в действительности королева именно такая, какой ее видят все окружающие, и что она ни капли не похожа на ту, которую придумал себе маленький Александр Виног.