Школа фокусников
Шрифт:
–Нет!.. Мы… Это… Тут.., – начал заикаться Мотька, переживавший этой ночью уже третье, после налета неизвестного существа и вида бронепоезда, потрясение.
–Сироты мы, – вдруг жалобно сказал Санька, надеясь на всякий случай вызвать сострадание у незнакомца. – Нет у нас ни мамы, ни папы!
–Понимаю, – кивнул мужчина, – и сочувствую! И все же позвольте представиться: Пьетро Брокколи!
На наших лицах появилась гримаса непонимания. Такого необычного имени и фамилии ни кто из нас никогда в своей жизни не слышал.
Мужчина переложил шляпу в другую руку, залез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда картонный квадратик и подал его мне.
Четыре детские головы склонились над белой бумажкой. На ней, в ярком лунном свете красным по белому отчетливо читалось: «Магистр фокусов, реальной магии и чародейства Пьетро Брокколи. Школа фокусников. Прием учеников в течение дня в здании клуба».
Мы несколько раз внимательнейшим образом прочитали текст, напечатанный на картонном квадратике, переглянулись. Я повернул голову к незнакомцу, чтобы задать несколько уточняющих вопросов, и… не увидел его. Усатый мужчина с саквояжем в руке таинственным образом исчез!
Глава 2
Знакомство с Пьетро Брокколи и его школой
Наше ночное исчезновение из приюта осталось незамеченным. Это мы поняли по тому, как приветливо утром поздоровался с нами грозный Матвей Петрович Сердюк. Встретив нас в коридоре, он поинтересовался нашими делами, справился о здоровье, спросил о наших планах на выходные дни. Директор приюта собирался организовать для воспитанников воскресную экскурсию в городской музей. Когда мы услышали о предстоящем походе в музей, Димка Бублик едва не проговорился о том, что в воскресенье мы собрались сходить в Школу фокусников. Я вовремя успел стукнуть его сзади по спине. Да так сильно, что Димка закашлялся. Матвей Петрович с удивлением посмотрел на меня, пожал плечами, развернулся и пошел прочь.
Еще во время обратной дороги со станции в приют мы договорились наше ночное приключение и знакомство с Пьетро Брокколи сохранить в тайне. И вот теперь, стоя на утренней линейке, а затем сидя на школьных занятиях, каждого из нас четверых так и подмывало поделиться этим секретом с кем-нибудь еще. Лежавший в кармане моей рубашки картонный квадратик, врученный мне усатым мужчиной, не давал покоя. Рука так и тянулась вытащить его из кармана и гордо продемонстрировать одноклассникам. На переменах, уединившись в туалете, я доставал картонку, вновь и вновь рассматривал ее, подносил к носу, пытаясь уловить незнакомые мне запахи, а один раз даже попробовал на зуб. Впрочем, ничего необычного в ней я так и не нашел.
Пятницу и субботу, несмотря на свою занятость, мы провели в нетерпеливом ожидании. Время тянулось мучительно медленно, и подтолкнуть его, ускорить его ход мы не имели никакой возможности. В какой-то момент Мотька даже предложил каждый астрономический час передвигать стрелки на старинных напольных часах, стоявших в просторном вестибюле жилого корпуса приюта, на несколько минут вперед. По его мнению таким образом мы могли бы ускорить наступление воскресенья часиков этак на восемь. Однако мы убедили его, что за эти проделки мы только получим нагоняй от Матвея Петровича, но никак не заставим солнце раньше положенного срока садиться и вставать из-за горизонта.
Наконец пришло оно, такое долгожданное воскресенье! С раннего утра в приюте началась суета – воспитанники готовились к походу в музей. Кто-то гладил огромным паровым утюгом парадную рубашку, кто-то усердно штопал дырявые носки, кто-то начищал ваксой до ослепительного блеска свои ботинки. Матвей Петрович Сердюк весьма требовательно относился к нашему внешнему виду, и требовал, чтобы одежда и обувь воспитанников всегда имели опрятный вид. Особенно это касалось тех случаев, когда его питомцы покидали стены приюта.
Нам стало ясно, что не идти в музей можно было только по очень веской причине. Потому в половине десятого утра я зашел в кабинет Матвея Петровича и сообщил, что Димка Бублик, Мотька Крюк и Санька Свист заболели.
Сидевший за массивным с резными ножками столом, накрытым зеленым сукном, Сердюк оторвал голову от бумаг и сердито спросил:
–С чего это вдруг? Вчера еще никакой болезни за ними не наблюдалось.
–У них животы скрутило. Наверное, съели что-нибудь, – поставил я осторожный диагноз друзьям.
Директор приюта покачал головой.
–Всегда говорю: мойте руки перед едой! Так ведь не слушают, а потом болеют! – громыхнул его голос.
–Можно мне тоже не идти в музей? – робко спросил я. – Я бы в аптеку за лекарством сбегал.
Матвей Петрович махнул рукой:
–Хорошо. Пусть лечатся. Если к вечеру не поправятся – вызовем доктора. Только за территорию приюта не выходить!
–Конечно, конечно! – быстро согласился я и побежал в комнату к «заболевшим» друзьям.
Димка, Санька и Мотька лежали на кроватях, по самые носы укрытые одеялами.
–Ну, как! – пропищал из-под одеяла Мотька. – Получилось?
–Еще как получилось! – гордо ответил я. – Директор поверил и велел вам лечиться. А к вечеру пообещал вызвать доктора с во-от таким шприцем! – развел я руки по сторонам. – Будут вам уколы ставить.
Димка вздохнул:
–Эх, влипли! Надо было нам другую причину придумать. А теперь вот уколами замучают…
В это время из открытого окна послышались десятки ребячьих голосов, грянувших песню: «Взвейтесь кострами синие ночи…». Это отряд воспитанников под предводительством Матвея Петровича Сердюка строем выходил из ворот приюта. К его крикливому и задорному пению примешивалось ритмичное шарканье нескольких десятков пар ног, поднявших такую пыль, что предметы за окном затянуло легкой серой пеленой.
Когда удалявшиеся звуки песни и шагов растаяли в знойном утреннем воздухе, я скомандовал:
–Пора!..
В здании клуба, куда нас пригласил Пьетро Брокколи, мы бывали не один раз. По слухам старинный двухэтажный особняк, выстроенный на высоком берегу бурной речки Екиманки, когда-то принадлежал купцу Савельеву и был огромным, по меркам Бугучанска, промтоварным магазином. В нем продавали скобяные изделия, одежду, обувь и всякие экзотические вещицы, привезенные из Китая, Монголии и Тибета. Потом случился пожар, купец бежал в неизвестном направлении, и дом начал медленно разрушаться. В начале двадцатых годов особняк отремонтировали и устроили в нем городской клуб. В клубе быстренько обосновались театральная студия, хор ветеранов, оркестр балалаечников и кружок фотолюбителей. Однако здание клуба было столь велико, что вторая – северная – его половина, имевшая отдельный выход в сторону реки, оставалась пустой. В этой-то половине мы и устраивали всевозможные игры вдали от взрослых придирчивых глаз…