Школа Литтлмена

Панасенко Леонид Николаевич

— Литтлмен.

— Вот видите. Вы — человек. Пусть маленький, но человек. А я, судя по фамилии, вообще никто. Впрочем, все мы тля. Зелёная тля на вечнозелёных листьях жизни.

— Зачем вы так, мистер Ноубоди?

— Я знаю жизнь и потому жалею вас. Я слышал о вас и о вашей прекрасной школе. Да, да… Ко мне раз в неделю заходит посыльный из продуктового магазина. Он рассказывает мне все новости. Кроме того, если целыми днями смотреть в окно, можно кое-что увидеть и связать свои наблюдения с тем, что ты уже знаешь о внешнем мире. Хотя, конечно, это жалкие крохи. Иногда

мне так хочется услышать человеческий голос, что я молю бога, чтобы в мой дом забрался вор. Но где взять такого глупого вора, мистер Литтлмен? Все знают, что от меня даже мыши сбежали. Видите ли, им надо хлеба, сыра и другого лакомства, а я их потчую одними разговорами. Кстати, почему вы не садитесь?

— Я на минутку… Вы сказали, что жалеете меня. Почему?

— Нет-нет, побудьте со мной. И не слушайте глупого старика. Во мне, словно птицы в клетке, сидят сотни слов. Когда я вижу живого человека, они хотят все сразу вылететь. Получается шум, гам и неразбериха.

— И всё-таки? — Литтлмен присел на краешек стула.

— В своё время, — старик на мгновение запнулся, будто хотел увидеть это своё время, да так и не разглядел, — я был профсоюзным лидером. Неудачным лидером. Я верил только в свои силы и умение. Как и многие, я наивно полагал, что своими силами верну на землю царство добра и справедливости. Однако время одиночек прошло. Мне кажется, что вы со своей школой повторяете ошибки моей молодости, мистер Литтлмен. Я никогда не был коммунистом, но на старости лет понял: без socialis, то есть общественного мышления и действия, социальные преобразования невозможны. В лучшем случае вы умрёте, как я, в нищете и одиночестве, не осуществив ни одного из своих благих намерений. В худшем — вас забросают камнями. Вы, конечно, сделали поправку на моё образное мышление? У камня давно появилась ветреная сестра — пуля.

Литтлмен вздохнул.

— То, что вы говорите, очень серьёзно, мистер Ноубоди. И похоже на правду… Однако мне трудно что-либо изменить. Я люблю детей. Я верю в их будущий разум. По-видимому, я просто не способен на большее. Борцом надо родиться.

— Им можно стать, — живо возразил старик, и дряблое тело его колыхнулось в сумерках. — Если поймёшь, что другого пути нет. Но даже не это главное. Я хочу, чтобы ваша душа потом не кричала от одиночества. Чтобы вы тоже не стали мистером Ноубоди.

— Я подумаю, — Литтлмен улыбнулся старику и встал. — Я только начинаю — собрал нескольких мальчишек и девчонок… Чтобы им не было так скучно летом… В ваших словах есть свой резон, мистер Ноубоди. Честно говоря, мне вовсе не хочется, чтобы в благодарность за всё меня забросали камнями.

— Жизнь чертовски прекрасная штука. — Старик переложил тяжёлую бледную руку с подлокотника на грудь. — Даже когда у тебя уже нет ни зубов, ни желаний… Я вижу, что вы торопитесь? Не забывайте старика. Наведывайтесь хоть изредка, ладно.

— Обязательно, — пообещал Литтлмен, открывая дверь на улицу. — Обязательно, мистер Мен.

Неделю спустя почти в одно и то же время в городке произошло три разговора. На веранде «Поцелуя носорога» состоялся разговор с недомолвками.

— Шериф, — сказал Гризли, поигрывая ключами от машины. — Мне не нравится этот парень.

— Парень как парень. Обыкновенный недоносок, — проворчал Шериф. — Хорошо уже, что он нашёл занятие для наших оболтусов и не суёт нос в наши дела.

— Ты не думал, зачем он возится с детьми?

— Наверное, хочет получить осенью место в школе.

— Я на днях заглянул к нему в номер, — без всякого выражения сказал Гризли. — Случайно, из любопытства. У него там чемодан, набитый деньгами.

— Мелочью?! — засмеялся Шериф.

— Да нет. Купюры стоящие. Причём чемодан оказался незапертым.

— Если бы я был помощником шерифа, — Шериф отхлебнул виски и со скучающим видом посмотрел в сторону отеля, — то именно из любопытства навёл бы справки об этом типе. Кто он? Учитель? Фокусник?

Гризли довольно рыкнул:

— В том-то и дело, что — Никто. Ни денег, ни образования. Подсобный рабочий магазина… И вдруг чемодан с деньгами, таинственные занятия с детьми…

— Знаю. Я спрашивал Конни. Ему нравится эта игра, но что-то там и неладно. Сын мой всё понимает.

Шериф снова глотнул, прикрыл глаза.

— Если бы я был помощником шерифа… — он на миг открыл глаза, и Гризли вздрогнул, испугавшись его расплывчатых зрачков — не зрачки, а могильная яма, — то не спускал бы с этого парня глаз.

— Он быстро идёт, Шериф, — полувопросительно заметил Гризли.

— Ты ведь, старина, и не таких останавливал. — Шериф вздохнул и встал с кресла, показывая, что разговор окончен. В самом деле: что говорить о каком-то пришлом ничтожестве.

Второй разговор напоминал лепет ребёнка.

… Солнечный зайчик пробежал по лицу Руфь, кольнул глаза.

Девушка встрепенулась, посмотрела по сторонам, но мальчишки с зеркальцем в руках не заметила — он отступил за столб.

— Ты от него? — обрадовалась Руфь и погладила щёку, на которой только что играл солнечный лучик.

Зайчик перебежал на грудь, метнулся в сторону, опять кольнул глаза.

— Ты хороший, — неведомо кому сказала девушка, потянулась пальцами к жёлтому пятнышку на одежде.

Мальчишка тотчас повернул зеркальце.

— Бегай по мне, бегай, — засмеялась девушка. — Ты добрый, и я тебя не боюсь. Ни капельки. Я тебе рада. Я знаю: тебя мистер Литтлмен ко мне послал.

Солнечный зайчик спрыгнул с одежды Руфь на забор.

— Куда же ты, хороший? — удивилась она и протянула руку, как бы пытаясь его остановить. — Не уходи, ясноглазый. Расскажи мне о Литтлмене. Или отведи к нему.

Зайчик побежал по забору, вернулся, и девушка, улыбаясь, слепо двинулась за ним.

Третий разговор был неожиданным и бурным. Он налетел словно дождь, прошумел возле дома Фроста, впервые остудив сердца детей.

В тот день они материализовали яблоки. Рэй вспомнил, как они познакомились с Учителем, а Катарина предложила самим теперь попробовать сотворить что-нибудь вкусненькое.

Литтлмен согласился.

— Только делайте их спелыми, — пошутил он. — А то ещё с животами будете маяться.