Школа на горке
Шрифт:
— Понятно. Значит, это деньги. А почему отец не живет дома? Отец должен жить там, где его семья.
— Это редко бывает, что отец отдельно. Вот у нас во дворе все отцы на месте, верно?
— Как — все? А у Валентины?
— Ах, забыл. Ну, это особый случай безответственности, этот гармонист.
— Пей чай, остынет, — напомнила Юре мама. — Вечно ты приносишь со двора бог знает что.
— Под стеклянным колпаком не вырастишь, — непонятно сказал отец.
Юре почему-то понравились эти слова. Он подошел к отцу, взобрался к нему на колени, потерся лбом о жесткий подбородок. Потом долго сидел молча. Отец мешал чайной ложкой в стакане, оранжевый
* * *
Наверное, алименты — это не так уж много денег: Валентина всегда бегала в одном и том же платье, хлеб покупала черный, а белый редко и баранки редко. А колбасу только на Первомай.
Теперь Валентине исполнилось восемь лет. На днях она вынесла во двор новый портфель, показала всем:
— Вот купила, и книги и тетрадки — все есть. Не люблю на последний момент откладывать, надо заранее позаботиться.
Рита-Маргарита прищурила глаза:
— Хвалишься.
Юра дернул Риту за косу:
— Молчи. Это тебе нельзя, а Валентина пусть похвалится.
— Почему? — Рита-Маргарита обиженно уставилась на Юру. — Несправедливо.
— Потому. Она своим умом живет, а ты чьим?
Маргарита больше не стала спорить. Она не вредная, Маргарита, — просто иногда не соображает, и приходится объяснять.
И вот Валентина, низенькая и крепкая, размахивая портфелем, идет в школу. Светлый лучик от блестящего замка отпрыгивает, перелетает на стену высокого дома, потом на зеленый забор, оттуда — на булыжную мостовую, под ноги лошади. А лошадь, ни на кого не обращая внимания, тяжело тащит телегу, нагруженную дровами. Дрова белые, березовые. «Запасливые люди, — думает Валентина. — Именно пока сухо и тепло, надо дрова готовить к зиме. До морозов дрова полежат в поленнице во дворе, просохнут хорошо, проветрятся на осеннем ветерке, станут легкими и звонкими, будут жарко гореть, и меньше их потратишь, сухих-то».
Вдруг Валентину толкнули в спину, она чуть не упала, но удержалась, пришлось только немного отскочить в сторону. Мимо несся запыхавшийся Юра. Он пролетел мимо и закричал:
— Человек в школу спешит, а она тут!
— Ненормальный какой-то! Зачем спешить, когда еще рано? Можно идти спокойно.
— Много ты в этом понимаешь! Славик сказал, кто раньше придет, сядет, с кем захочет. А кто позже придет, того учительница рассаживает! Вот и ползи еле-еле, сама потом наплачешься!
И он помчался дальше.
* * *
Учительница Галина Николаевна, как всякий учитель, не любит, когда на уроке задумываются о чем-нибудь постороннем. Сама она, наверное, никогда не задумывается о постороннем, не смотрит по сторонам, не прислушивается к голосам за окном, не пытается найти ответ на разные загадочные вопросы. А Бориса мучает один загадочный вопрос: почему Муравьев вот уже вторую неделю не появляется на втором этаже, где учатся первоклассники? Борис так и не видел его с самого первого сентября. Борис помнит, как твердо сказал Муравьев: «Увидимся». Но он не сказал, когда они увидятся, и теперь Борис ждет каждый день, старается быть терпеливым. А всего на один этаж выше учится Муравьев, которого Борис так хочет повидать. Казалось бы, Борису ничего не стоит подняться со своего второго этажа на третий, туда, где занимаются пятиклассники. Но Борис каждую перемену откладывает; для этого есть веская причина: там, на третьем этаже, не только Муравьев, там еще и Хлямин...
А может быть, Муравьев давно забыл про Бориса? Мало ли у него дел.
— Буква «о» должна быть не круглой, а овальной, вот такой, — Галина Николаевна выводит на доске букву «о», очень овальную, с замечательным наклоном. Борис вздыхает: он понимает, что ему никогда в жизни, как бы он ни старался, не написать такую замечательную букву «о».
— Борис! Опять ты отвлекаешься!
— Я не отвлекаюсь, Галина Николаевна.
На самом деле он все-таки отвлекается. Но как не отвлекаться, когда вот уже целый час Борис пытается решить новую загадку. Он же не виноват, что его школьная жизнь с первой минуты началась с неразгаданных тайн. Сначала — пулеметная лента, о которой невзначай упомянул Муравьев. Он сказал о ней как о чем-то обычном. Но Борис сразу почувствовал, что здесь скрыто что-то необыкновенное. А тут еще эта история, которая произошла на большой перемене, всего какой-нибудь час назад.
Борис стоял в коридоре у окна и грыз печенье. Подошел Димка Коваленко, спросил:
— Это у тебя печенье? Овсяное?
Борис протянул ему печенье и тут услышал, как за окном сиплый голос отчетливо сказал:
— Главное — чтобы никто не узнал о глобусе. Но я верю, ты умеешь хранить тайну.
Услышав про тайну, Борис вздрогнул и не стал терять ни минуты — сразу высунулся в окно. Но увидел пустой двор, мокрую траву, мутные пузыри на лужах. Только старая учительница Варвара Герасимовна шла под черным зонтиком к воротам; наверное, у нее уже кончились уроки.
Рядом его одноклассник Дима Коваленко доедал печенье.
— Дима, ты ничего не слышал? Вот только что.
— А что? —Дима проглотил последний кусочек. — Слышал. Девчонки песню поют про енотика, я ее тоже знаю. А ты?
— Да погоди ты с енотиком, Дима! Там, во дворе, кто-то сказал одну удивительную вещь. Неужели ты не слыхал?
— He-а. А какую вещь?
Борис молчал. Не мог же он всем подряд рассказывать про загадочные слова. Но кто-то же сказал их, в конце концов! Борис слышал каждое слово: «Главное — чтобы никто не узнал о глобусе. Но я верю, ты умеешь хранить тайну». Дима подождал немного, потом протянул:
— Молчишь? Ну тебя!—И ушел.
А Борис стоял у окна, смотрел на дождь и думал:
«Какой глобус? Почему нельзя, чтобы про него знали? Кто был там, под дождем? Почему так быстро спрятался? О какой тайне они говорили?»
Вопросов было много, а ответа — ни одного. И чем больше в голове у Бориса появлялось вопросов, тем он больше запутывался в них. Тайна не хотела раскрываться, и от этого ему еще сильнее хотелось ее раскрыть.
— Борис! Я сказала — открыть тетради. Разве тебе нужно особое приглашение?
Борис раскрывает тетрадь. Конечно, ему не нужно никакого особого приглашения.
Борис заметил, что, когда Галина Николаевна сердится, она становится не такой красивой. Значит, думает Борис, красивые люди не должны сердиться. Пусть некрасивые сердятся, они-то все равно некрасивые.
Когда учительница ругает Бориса, ее глаза становятся маленькими и острыми, как кнопки, а голос становится жестким. Вот и теперь она смотрит на Бориса глазами-кнопками, колючими и маленькими. И Борис всем своим видом показывает, что он осознал свою вину, он больше не будет отвлекаться на уроках, не будет действовать на нервы учительнице.