Школа на горке
Шрифт:
Борис засмеялся, сразу стало легко. Удивительное дело — все вокруг твердили: праздник, счастье, великая радость — и отчего-то не становилось празднично. А этот замечательный Муравьев сказал слова, не сулившие никакого особенного счастья, и стало вдруг легко и весело.
Когда Борис засмеялся, Муравьев тоже засмеялся и хлопнул Бориса по плечу:
— У тебя есть чувство юмора. Это прекрасно — способность видеть смешное отличает человека от животного.
— Философ, — прошипел голос за спиной Бориса.
Борис обернулся, увидел Хлямина и быстро подвинулся поближе к Муравьеву.
— Иди, иди, Хлямин! — Муравьев
Хлямин пошел, низенький лоб был напряжен, губа выпячена, — видно, Хлямин придумывал, что бы такое остроумное ответить этому Муравьеву. Но придумать не смог и сказал не остроумное:
— Много на себя берешь, Муравьев. Еще встретимся с тобой.
— Конечно, встретимся, Хлямин, — спокойно сказал Муравьев, — мы ж с тобой в одном классе учимся.
Хлямин ушел, но он не мог, чтобы последнее слово осталось не за ним:
— По-другому поговорим! У меня есть ребята, не такие, — он показал пальцем на Бориса, — а как следует, — он показал ладонью намного выше себя.
Муравьев не слушал его. Он повернул голову направо, и Борис посмотрел направо. Там было много ребят, больших и маленьких. Все шумели, здоровались и толкались. Но самой заметной была девочка с желтой сумкой через плечо. Почему она выделялась из всех, Борис не понимал. Обыкновенная девочка, тоненькая, высокая. Но высоких и тоненьких много. Такое же, как у всех девочек, коричневое платье, такой же белый воротник. Волосы подстрижены коротко, обычные темные волосы. У многих такие прически, такие сумки. И вдруг Борис догадался:
— Какая красивая!
— Это Катаюмова, — грустно усмехнулся Муравьев, — ничего особенного. Ну, красивая... — И вдруг совсем другим тоном, заметив, что Катаюмова слушает: — Первая зануда на всю школу.
Катаюмова пожала плечом и отвернулась.
Муравьев сказал:
— Пошли наверх.
Они стали подниматься по лестнице. Борис увидел на стене большую серую доску из мрамора, на ней золотыми буквами были написаны фамилии: Александров, Алешичев, Бычков, Березкин, — по алфавиту. Фамилий было много. Рядом с доской на полу лежали цветы и еще стояли букеты в банках с водой.
Борис остановился у доски; он читал еще не совсем бегло, но прочитал все до одной фамилии, до Янковского. Муравьев стоял рядом.
— Они учились в нашей школе, — сказал Муравьев, — они погибли на войне.
Борис наклонился и положил свои яркие гладиолусы рядом с чьими-то георгинами.
Это было совсем недавно.
* * *
Это было очень давно.
Юра выскочил из своего деревянного, серого от старости дома. Перед ним стоял клен с такими огромными листьями, что каждым листом можно было закрыть Юрино лицо со всеми веснушками, коротким носом, темными круглыми глазами и острым подбородком. Этот клен Юра видел перед собой всю свою жизнь, но сегодня был особенный день, и даже клен казался особенным. Юра с минуту полюбовался желтыми листьями, похожими на теплые золотые звезды. Под кленом стояла скамейка, Юра прыгнул на нее и закричал во все горло:
— Валентина! Я в школу иду! Мне вчера портфель купили!
Валентина наконец проснулась, высунула в форточку взлохмаченную голову:
— Подумаешь, в школу он идет! Теперь все учатся, чего орать на весь двор? Людям спать мешаешь!
Лохматая голова быстро втянулась в форточку.
Но никакое ворчание Валентины не могло сегодня испортить настроение Юрке, ученику первого класса, владельцу нового портфеля. Он попрыгал по скамейке, спугнул тощую серую кошку, которая где-то шаталась всю ночь, а теперь пыталась пристроиться на теплой скамейке. Но от Юриного топанья и крика, от его суматошного поведения кошке стало плохо на скамейке, и она метнулась через узкий двор, впрыгнула в форточку Валентины.
Солнце поднялось из-за церкви, засияли звезды на голубых куполах. Солнце пригрело крышу новой школы, которую построили на горке рядом с церковью, как будто специально к тому самому сентябрю, в который Юре надо было идти учиться. А до этого все ребята со двора — и Славик, и Рита-Маргарита, и Перс, — все ходили в маленькую старую школу, которая стояла тоже на горке с давних времен. Маленькую сломали, а на ее месте выстроили четырехэтажную.
Юра оглядел двор. Было очень рано и потому совсем пусто. Раньше Юра выбегал во двор, когда там были все или хотя бы кто-нибудь один — Славик, это, конечно, самое замечательное. Можно было со Славиком сыграть в фантики, в ножички на куче песка или просто потолковать. Ну, а если не было Славика, то можно было побороться с Персом, побегать в салки с Валентиной, Ритой-Маргаритой, Санчо и Светкой. Конечно, девчонки — это совсем не то, но в их дворе были неплохие девчонки — не плаксы, не сплетницы и не ябеды. А Валентина к тому же жила своим умом чуть не с шести лет, потому ее все уважают, даже взрослые.
Но сейчас во дворе никого не было — ни взрослых, ни ребят.
И Юра оглядел двор в последний раз и пошел домой умываться, потому что знал, что неумытые люди в школу не ходят.
— Это же надо додуматься — раскричаться в такую рань! — сказала своей внучке Валентине бабка Михална и закрыла форточку, чтобы кошка опять не убежала на улицу. — Еще и кошку пугает, помешала ему кошка. Сразу видно — хулиган.
— Нет, бабушка, он не хулиган, — сказала Валентина, заплетая косичку, — он просто разошелся. Это Юрка.
Юрка слышал этот разговор. Он как раз проходил мимо их окна и видел Валентину, которая заплетала косу и смотрелась в стекло вместо зеркала. Юра скорчил ей рожу — растянул рот пальцами так сильно, что даже уши зашевелились, а язык высунул, чтобы страшнее получилось. Валентина тоже показала ему язык и отвернулась от окна. Бабка Михална постучала сухим кулачком по раме и крикнула:
— Хулиган глупый!
Юра прошел мимо. Мало ли, что скажет бабка Михална, совершенно неавторитетная старуха, которая уже все забывает и путает. Потому ее внучка Валентина и живет своим умом. Валентина однажды так и сказала Юре:
«Я с шести лет живу своим умом. А для этого ума нужно очень даже много».
...Утро пришло в их двор яркое и прозрачное, клен светился всеми своими листьями. Этот желтый свет окрашивал в желтое стену сарая, облупившийся забор, окно бабки Михалны.
До войны было еще целых десять лет.
* * *
Борис еще не вошел в свой класс, а узнал так много, что еле помещалось в голове.
Они шли с Муравьевым по лестнице, впереди них красивая учительница Галина Николаевна вела первый «А».