Школа жизни
Шрифт:
Я желал бы, чтобы путь продлился до бесконечности… Может быть, грянет буря, затопит жалкий пароход, я вместе с ним и мои мучительные вопросы, которым нет ответа.
В Лондоне, Париже, Берлине – везде я видел одно и то же. Десяток-два больших общественных зданий, которыми пользуются привилегированные люди, – у остальных для этого не хватает досуга; десяток-два богатых улиц со стильными дворцами, в которых задыхаются и вянут без пользы обленившиеся богачи, ненасытно жаждущие всё новых утех; и сотни улиц и переулков, обитаемых невольниками желудка – своего и своих детей.
Захожу в лавочку, – покупаю хлеба и кусок сыра, – спрашиваю с недоумением:
– Так вы сорок лет уже
– Да, господин, с детства. Когда мой отец…
– Знаю, знаю… Ну, а какая-нибудь мысль светлая, окрылённая, рвущаяся к солнцу, прямо к солнцу?…
Пожимает плечами, не понимает.
– Ну, а деревня, лес, васильки?
– А, вы про дачу, – говорит он с бледной улыбкой. – Добрый господин, я и так едва свожу концы с концами.
– Понимаю, понимаю…
Так я приехал в Варшаву. С ужасом узнаю, что газеты, не шутя, интересуются моей особой, с нетерпением ожидают моего приезда, что здесь, как и в Америке, мои миллионы привлекают всеобщее внимание и на них готовится решительная охота.
Последние доллары у меня быстро таяли, но я не хотел обращаться к американскому адвокату, да это было бы и небезопасно, так как могло нарушить моё инкогнито. Полиция всё настойчивее требовала у меня свидетельства об отбытии воинской повинности, я же отговаривался, будто ожидаю получения бумаг из деревни. Каждую минуту я рисковал очутиться в вихре случайностей. У меня ещё не было определённого плана действий, но я всё сильнее сознавал, что необходимо отдать всё состояние для осуществления одного лишь предприятия, что полмиллиарда – сумма бесконечно малая, – её едва может хватить для какого-нибудь значительного опыта, но отнюдь не для преобразования современного нелепого и несправедливого строя. Я чувствовал, что всё человечество живёт в беспредельной муке из-за какого-то недоразумения, корни которого нужно было найти.
Дорогой Стах, ты можешь сам подтвердить, какой удивительный случай нас свёл. Твоя коротенькая статья «Труд как воспитательный фактор» была таким же малозаметным явлением, как и моё незначительное сочиненьице, изданное одним из многих просветительных обществ. Помнишь ли, Стах, наш первый разговор? Я обратился к редактору с вопросом, кто автор статьи, подписанной буквами С. Б. Он спросил с усмешкой, зачем мне это знать. Я ответил, что это для меня очень важно. Он указал на тебя. Мы оба смутились. Ты встал и хотел что-то сказать. Минуту спустя мы посмотрели друг другу в глаза, и в это короткое мгновение зародилась великая мысль.
Нет миpa сверхъестественного, но существует мир явлений сверхчувственных: то была великая минута, минута встречи двух человеческих душ, давно искавших друг друга, чтобы вместе осуществить великое дело.
Возвращаясь домой, мы всю дорогу не проронили ни слова; лишь когда мы подошли к воротам дома, в котором я жил, ты остановился было в нерешительности, но затем последовал за мной.
В течение многих недель я думал о том, какой клятвой свяжу человека, к которому обращусь за советом и которому назову своё настоящее имя. И вдруг, без каких-либо предупреждений и предостережений, я сказал тебе так просто, кто я такой. И мне показалось, ты и без того уже знал это: ты почти не удивился. Это были прекрасные часы в моей жизни. В квартире нам было душно, мы снова вышли на улицу. Я не замечал ни людей, ни домов, ни извозчиков; не заметил, как мы вышли за черту города, как зашло солнце и надвигалась ночь.
Мы обратим труд в священнодействие, в святую мистерию; мы дадим ему широкий и радостный полёт, облачим его в царскую мантию. Гордой мыслью озарённый, труд ляжет радугой на ясном небе жизни. Человечество будет им упиваться, как чистым, оздоровляющим напитком из хрустального бокала. Это будет труд, ведущий к цели, мощный, как бы высеченный из гранита, солнцем осиянный. Труд – состязание рыцарей духа. Да погибнет труд наших дней, – рабский, подневольный, лживый и продажный!
Мы создадим новую школу: она не будет учить мёртвым буквам на мёртвой бумаге, а будет учить тому, как живут люди, почему они так живут, как можно жить иначе, что нужно знать и что делать, чтобы жить полною жизнью свободного духа.
Обстоятельства благоприятствовали нам. Устав нашей школы был утверждён, и нам разрешили её открыть. Министру финансов улыбалась возможность приобретения многомиллионного капитала в пользу тощей государственной ренты. Министр народного просвещения желал украсить своё кратковременное пребывание у власти фактом, который обратил бы на Poccию внимание цивилизованного миpa, – в столице тогда сильно кокетничали с Европой. Представлялся удобный случай без лишних затрат дать Варшаве то, что обязано давать городу добросовестное городское хозяйство. Главным же образом рассчитывали на то, что наш опыт не увенчается успехом. В Петербурге не рисковали ничем, мы же рисковали многим. Но благоприятное стечение обстоятельств, а может быть, значительность и святость самого дела спасли его от крушения.
В отчётах школы упоминается, между прочим, о том, как встретили нас в печати и обществе. Я хочу внести маленькое пояснение. Мне не раз придётся повторять то, о чём там было уже сказано.
Печать, благотворительные учреждения, духовенство и интеллигенция отнеслись к нам враждебно. Мы даже не возбудили особенного любопытства. Столько надежд – и ничего не оправдали; казалось, говорили уже вокруг. Неоценённый Стах, если бы не твоя душевная стойкость, я, может быть, не устоял бы под бременем тяжких испытаний.
С одной стороны, интриги американского правительства, неуверенность в том, хорошо ли я поступил, продав все предприятия Годисона вместе с их живым инвентарём – рабочими – ростовщическому консорциуму капиталистов [1] ; здесь препятствия, идущие из Петербурга, всевозможные обращения к нам и ходатайства бесчисленных делегаций, тысячи действительно голодных людей и, наряду с ними, множество профессиональных мошенников.
– Как так: полмиллиарда денег – и вы не построите ни одного костёла? Полмиллиарда – и не пожер-твуете на убежище для паралитиков и сирот? Не дадите тридцати рублей на машину швее, какой-нибудь сотни талантливому художнику? Неужели ты осмелишься не дать тысячи рублей на дом трудолюбия, устраиваемый графской благотворительностью, несмотря на то, что сама сиятельнейшая приезжает к тебе, подаёт руку, называет тебя «господином», улыбается, кокетничает?
1
Условия продажи обеспечивали права рабочих, как это стало известно, с большим ущербом в продажной цене. (Примечание издателей рукописи.)
Когда на запертых воротах нашего дома на Черняковской улице появилась надпись: «Не принимают даже графов», и мы путём печати оповестили публику, что не будем читать обращаемых к нам писем и ходатайств, возмущение не знало границ.
Помнишь, Стах, наши пререкания с владельцами домов и площадей на Черняковской улице, потом в предместье Прага, на Воле, на Сольце и опять в Праге. Помнишь ли, как просвещённый банкир-филантроп спросил по 50 рублей за аршин земли на своей площади, а сапожник Мочный воскликнул: