Шкура литературы. Книги двух тысячелетий
Шрифт:
Но это лишь одна – дневная, наружная и отнюдь не главная сторона жизни и деятельности Паскаля. Потому что по своему душевному складу он был неистовым богоискателем, и в этом главное его отличие не только от Монтеня, его литературного учителя, но и от Декарта, его научного кумира и отца европейской рационалистической философии. Переломным моментом в жизни Паскаля послужил случай его чудесного спасения поздней осенью 1654 года, когда четверка лошадей вдруг понесла и сорвалась в реку с моста, а карета с Блезом и его веселыми приятелями зависла на его краю. Кто, как не Господь, оборвал постромки упряжи и зачем-то сохранил Паскалю жизнь? Листки с лихорадочными записями той ночи, как письменную клятву Богу живому, а не «богу философов и ученых», Паскаль хранил до конца жизни – после его
Конечно, имелись и до того некоторые предпосылки религиозного обращения ученого и мыслителя. Не только сам Паскаль, но и обе его сестры были из породы вундеркиндов, а младшая даже опережала брата в развитии. Уже в четырнадцать лет она выпустила в свет свой первый сборник стихов, за победу в поэтическом конкурсе получила приз из рук самого Корнеля, главного драматурга французского классицизма, а посвятив и вовремя поднеся стишок всесильному кардиналу Ришелье, сумела освободить отца от опалы. Она первой в семье заявила о намерении уйти в женский монастырь Пор-Рояль, принадлежавший янсенистской общине, и сразу после смерти отца сделала это. Блез также смолоду поддерживал тесное общение с реформаторами католицизма янсенистами, позднее включился в яростную борьбу с их гонителями отцами-иезуитами и поплатился за это – за год до смерти его богословские сочинения были приговорены к сожжению на костре. Но даже поселившись со своими единоверцами при монастыре в Пор-Рояле, он сохранил за собой парижскую квартиру и до конца своих дней периодически возвращался к научным занятиям. «Мятущийся ум», можно сказать о нем. Этим он и интересен на протяжении уже многих веков.
«Мыслящий тростник» – так сам Паскаль охарактеризовал положение человека в мире, и, кажется, лучше и точнее никто этого не сделал – ни в философии, ни в литературе. Главным трудом своей жизни Паскаль считал неоконченный трактат «Апология христианской веры». От него сохранились разрозненные части, фрагменты и наброски, опубликованные после его смерти под названием «Мысли господина Паскаля о религии и некоторых других предметах». Это позволило позднейшим издателям компоновать их по собственному вкусу и усмотрению, представляя в одних случаях Паскаля ортодоксальным проповедником и полемистом, в других – экзистенциальным философом и писателем, чтобы не сказать «поэтом мысли».
Вообще, в построенном нами треугольнике французских мыслителей Монтень-Ларошфуко-Паскаль «Опыты» первого ассоциируются с прозой, «Максимы» второго с нравоучительной «школьной драмой» (существовал такой жанр, где персонажами выступали аллегорические фигуры – персонификации моральных категорий и человеческих качеств), а вот «Мысли» Паскаля – именно с поэзией. Таким образом, оказывается покрыто все жанровое поле (за исключением разве что пародии).
Невозможно устоять перед искушением и удовольствием перечислить хотя бы некоторые из перлов Паскаля.
«Мы поймем смысл всех людских занятий, если вникнем в суть развлечения».
«Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств».
«Пусть сама комедия и хороша, но последний акт кровав: две-три горсти земли на голову – и конец. Навсегда».
«Давайте взвесим ваш возможный выигрыш или проигрыш, если вы поставите на „орла“, то есть на Бога».
О Платоне и Аристотеле: «За политические писания они брались так, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя царями и императорами».
«Кто вне середины, тот вне человечества».
«Монтень не прав: обычаю надо следовать потому, что он обычай, а вовсе не из-за его разумности».
«Нет беды страшнее, чем гражданская смута. Она неизбежна, если всем попытаться воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он-то и заслуживает награды».
«На три градуса ближе к полюсу – и вся юриспруденция летит вверх тормашками».
«За что ты убиваешь меня?» – «Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки!»
«Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был. И обидчик и обиженный стали другими людьми. Точь-в-точь как разгневанный народ: взгляните на него через два поколения – это по-прежнему французы, но они уже совсем другие».
«Своекорыстие послужило основой и материалом для превосходнейших правил общежития, нравственности, справедливости, но так и осталось гнусной основой человека, figmentum malum [сгустком зла]: оно скрыто, но не уничтожено».
«Большее или меньшее отвращение к правде присуще, видимо, всем без исключения, ибо неотъемлемо от себялюбия».
«Нос Клеопатры: будь он чуть покороче – облик земли стал бы иным».
«Человек по своей натуре доверчив, недоверчив, робок, отважен».
«Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».
«Мы любим не человека, а его свойства».
«Хороший острослов – дурной человек».
«Щеголь – сильный человек».
«А что сказать об этой моей мысли? До чего она глупа!»
Мысль Паскаля пробегает теперь уже в мозгу читателя, как электрический ток, аккумулируется и разряжается, искрит – а ведь триста пятьдесят лет прошло, какой-то perpetum mobile! Гениальная книга и великая культура. Была.
Значит – и есть.
Сентиментальное чудовище, или Месть гугенота
Жан-Жак Руссо (1712–1778) одна из ключевых фигур европейской культуры. Его идеи взорвали Францию, взбудоражили Европу, чуть не погубили ту Цивилизацию, которую он так невзлюбил, и в результате – решительно изменили ее физиономию. «Благородный дикарь» породил европейского мещанина, пролив попутно реки крови.
Бонапарт, еще до того, как провозгласить себя императором, посетил гробницу Руссо на Тополином острове в Эрменонвиле под Парижем и, по свидетельству современника, так отозвался о Жан-Жаке: «Было бы лучше для спокойствия Франции, если бы этот человек не существовал. – Но почему, гражданин консул? – Это он подготовил революцию. – Я думаю, гражданин консул, что не вам следует жаловаться на революцию. – Как сказать, будущее покажет, не лучше ли было бы для человечества, если бы ни Руссо, ни я никогда не существовали». «Гражданский кодекс» Наполеона, ставший образцом гражданского законодательства для всех европейских стран, многим обязан «Общественному договору» Руссо. Нельзя не привести другое высказывание Наполеона, записанное его биографом на острове Святой Елены: «Моя истинная слава – не сорок выигранных битв: одно Ватерлоо изглаживает воспоминания о стольких победах!.. Но что никогда не забудется, что будет жить вечно, это мой Гражданский кодекс». Однако в отличие от философа, которого Наполеон считал «красноречивым идеологом» и даже «болтуном», себя он ощущал бичом божьим (ровно так же, как наш Пугачев, да и все сколь-нибудь заметные смутьяны христианского мира), иначе говоря, человеком, приговоренным изменить лицо своего отечества и мира.
Принципиальная схема нашего социального устройства остается неизменной со времени возникновения-изобретения древнейших государств в Египте и Междуречье: правители/жрецы/воины/рабочая сила (касты Индии; сословия Франции, России или Китая; сегодня – это правящая элита, создаваемая масс-медиа и шоу-бизнесом знать, силовые структуры, производители и потребители товаров и услуг). Но в судорогах и корчах История вовлекает в свое движение все большее количество людей. Ученики Руссо, коммунисты, считали, что целью Истории является создание общества, в котором свободное развитие каждого станет залогом или результатом свободного развития всех. Мечтать не запретишь. И все же нельзя оспорить, что у Истории имеется если не цель, то направление – оно ведет к оптимизации человеческих ресурсов. Для этого границы сословий и каст должны стать проницаемыми – чтобы, скажем, крестьянин (при определенных способностях, упорстве и везении) мог стать академиком или маршалом. Тогда как до Руссо и его последователей, Робеспьера и К., даже карьера Наполеона Бонапарта была невозможна в принципе (оттого роялисты и республиканцы окрестили его «узурпатором», а честолюбцы и поэты романтизма превратили образ Наполеона в икону).