Шкура
Шрифт:
– Почему так тихо? – крикнул я. – Что значит эта тишина?
Стояла страшная тишина. Бесконечная, леденящая, мертвая тишина.
Снежная тишина.
Доктор подошел со шприцем в руке:
– Перед операцией, – сказал он, – им удаляют голосовые связки.
Я проснулся мокрый от пота. Выглянул в окно, посмотрел на дома, на море, на небо над холмом Позиллипо, на остров Капри, блуждающий в розовой дымке рассвета. Я узнал голос ветра, его черный голос. Я спешно оделся, сел на край кровати и стал ждать. Я знал, что жду чего-то печального и горестного, неизбежно предстоящего мне.
Около
Кэмпбелл был высоким молодым блондином с голубыми, в белых крапинках глазами. Я много раз ездил с ним на фронт, мне он нравился своей улыбчивой флегматичностью, невозмутимостью в минуты опасности. Это был грустный парень из штата Висконсин и, может, он уже знал, что не вернется домой, что будет убит миной на дороге между Миланом и Болоньей за два дня до конца войны. Говорил он мало, был застенчив, а когда говорил, краснел.
Едва проехав мост в Капуа, мы встретили первые транспорты с ранеными. Это были дни безуспешных кровопролитных атак на немецкую линию обороны в Кассино. Мы въехали в зону огня. Мощные снаряды со страшным грохотом взрывались на виа Казилина. На контрольном пункте в трех километрах от первых домов Кассино нас остановил сержант МР и заставил спрятаться в укрытие под насыпью, пока не утихнет обстрел. Но время шло, мы могли опоздать. Чтобы достичь артиллеристского наблюдательного пункта, где нас ждал полковник Гамильтон, мы решили, минуя виа Казилина, рвануть через поле, где град снарядов был пореже.
– Good luck [203] , – сказал нам сержант.
Кэмпбелл направил джип через ров, поднялся по откосу дорожной насыпи и стал взбираться по каменистому склону через бесконечные оливковые рощи, тянущиеся по тыльной стороне холмов, обращенных к Кассино. Перед нами этим же путем проехал другой джип: еще свежи были следы колес на земле. В некоторых глинистых местах колеса нашего джипа бешено крутились и буксовали, нам приходилось медленно продвигаться вперед, минуя валуны, усеивавшие склон.
203
Удачи (англ.).
Вдруг внизу, в небольшой долине впереди нас, между двумя невысокими, лишенными растительности пригорками мы увидели ударивший вверх фонтан земли и камней, и глухой звук взрыва пронесся по холмам.
– Мина, – сказал Кэмпбелл, он старался ехать по колее, чтобы не наткнуться на мину, их было много в этой зоне.
Через некоторое время мы услышали голоса и стоны, потом увидели среди олив группу людей вокруг перевернутого джипа. Еще один джип стоял невдалеке с изуродованными взрывом передними колесами.
Два раненых американских солдата сидели на траве, остальные суетились вокруг лежащего на земле человека. Солдаты с презрением посмотрели на мою форму, и один из них, сержант, сказал Кэмпбеллу:
– What the hell he’s doing here, this bastard? [204]
– Итальянский
– Выходите, – грубо сказал мне сержант, – дайте место раненому.
– Что с ним? – спросил я, спрыгивая с джипа.
– Рана в живот. Нужно срочно везти в госпиталь.
204
Какого черта делает здесь этот ублюдок? (англ.)
– Let me see, – сказал я, – дайте мне посмотреть.
– Are you a doctor?
– Нет, я не врач, – ответил я и склонился над раненым.
Это был молодой блондин, хрупкий, с детским лицом – почти мальчик. Из огромной дыры в животе кишки медленно сползали вниз по ногам, спутываясь меж колен в большой синеватый клубок.
– Дайте одеяло, – сказал я.
Солдат принес одеяло, я накрыл им живот раненого. Потом отозвал в сторону сержанта и сказал, что раненого перевозить нельзя, лучше не трогать его и оставить как есть, а тем временем послать Кэмпбелла на джипе за врачом.
– Это моя вторая война, – сказал я, – я видел десятки таких ран, здесь ничего не поделаешь. Это смертельная рана. Мы должны лишь позаботиться о том, чтобы не дать ему страдать. Если повезти его в госпиталь, он умрет по дороге в страшных мучениях. Лучше оставить его умирать здесь, так меньше страданий. Ничего не поделаешь.
Солдаты собрались вокруг и молча смотрели на меня.
Кэмпбелл сказал:
– Капитан прав. Я поеду в Капую за врачом и заодно отвезу обоих легкораненых.
– Мы не можем оставить его здесь, – сказал сержант, – в госпитале его, наверное, смогут прооперировать, а здесь мы не сможем сделать ничего. Это преступление – оставить его умирать.
– Он будет сильно страдать и умрет прежде, чем доедет до госпиталя, оставьте его как есть, не трогайте.
– Вы не врач, – сказал сержант.
– Я не врач, но я знаю, что это такое. Я видал десятки и десятки ранений в живот. Я знаю, что не нужно трогать его, что его нельзя везти. Дайте ему спокойно умереть. Зачем заставлять его страдать?
Солдаты молчали и смотрели на меня. Сержант сказал:
– Мы не можем оставить его умирать как скотину.
– Он не умрет как скотина, он уснет как ребенок, без боли. Зачем заставлять его мучиться? Поверьте, он умрет все равно, даже если доедет живым до госпиталя. Оставьте его, не мучьте. Приедет врач – и скажет, что я прав.
– Let’s go, поехали, – сказал Кэмпбелл, повернувшись к двум раненым.
– Wait a moment, Lieutenant, – сказал сержант, – обождите минуту. Вы американский офицер, вам решать. В любом случае, вы – свидетель: если парень умрет, вина будет не наша. Виноват будет этот итальянский офицер.
– Я не думаю, что виноват будет он, – сказал Кэмпбелл. – Я не врач и ничего не понимаю в ранах, но знаю этого итальянского капитана, он порядочный человек. Какая ему польза советовать не везти бедного парня в госпиталь? Если он говорит оставить его здесь, я думаю, мы должны верить ему и последовать его совету. Он не врач, но у него больше опыта в делах войны и в ранениях. – Повернувшись ко мне, он добавил: – Вы готовы взять на себя ответственность за решение не везти бедного парня в госпиталь?