Шляпс!
Шрифт:
Над Инной тут же возник папа. Он выпучил глаза и беззвучно затряс руками. С языка жестов это переводилось примерно как: «Какое «ага, передам»? Виктор Геннадьевич застрял где-то у черта на рогах! Каким это таким образом он появится на пятиминутке?» Когда папа услышал, как дверь за директрисой и Ростиславом Борисовичем захлопнулась, он повторил то же самое уже вслух.
— А у меня есть идея! — сказала Инна.
— Какая? Позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба? И тогда всем будет не до пятиминутки?
— Нет! Вы пойдете на пятиминутку
— Что?! Как ты себе это представляешь?
— Соня! Скажи же! В бороде и шляпе твой папа — вылитый Виктор Геннадьевич!
Соня тут же подлетела к ним.
— Пап! Ты в этой бороде и правда вылитый Виктор Геннадич! У тебя, кроме глаз, ничего не видно!
— И что, я пойду прямо так — в бороде и шляпе? И буду только моргать?
Инна была готова к этому вопросу.
— Конечно! Вы скажете, что у вас нет времени снимать грим, а потом снова его надевать.
— И чьим же я голосом это скажу? Только своим! Подражать голосу Виктора Геннадьевича я не умею. Или мне проморгать это азбукой Морзе?
Но у Инны все было продумано.
— Вы будете говорить голосом Карабаса!
— Конечно! — подхватила Соня. — Как будто ты не хочешь выходить из образа!
— Да она вам даже и слова не даст сказать! — заверила Инна. — Я была у нее на пятиминутках, она одна на них говорит, а остальные молчат и кивают.
— Нет, нет, нет! И нет! — папа бешено замотал головой, словно собака, отряхивающаяся после купания.
— Тогда Виктора Геннадьевича уволят, — Инна обреченно понурилась.
— Ну пап!
К этому моменту вокруг них стоял уже весь класс и канючил на разные лады:
— Ну дядь Леша!
— Ну Алексей Леонидович!
— Ну дядя Карабас!
Папа вздохнул:
— Может, все-таки лучше позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба?
— Ну пап!
— Ладно, ладно!
Папа спустился со сцены и обреченно пошел к выходу.
— Удачной охоты! — подбодрил папу Семен Семенович, когда они поравнялись.
— Не издевайся, — ответил папа.
Но у Семена Семеновича имелись в запасе и другие напутственные слова.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанское! — прокричал он в спину папе. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Со щитом или на щите! Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой!
Последнее, что услышал папа, перед тем как выйти из актового зала, было:
— Ни о чем не волнуйся! Если что, я позабочусь о твоей семье!
— Гляди, что у меня для тебя есть! — Костик протянул Соне тетрадный листок, сложенный пополам.
— Как ты догадался? Я как раз хотела куда-нибудь выплюнуть жевачку!
— Вот еще! Не для того я выуживал этот важный документ из мусорного ведра, чтобы он там снова оказался.
— Фу!
— Не бойся! — Костик потер листок о зад штанов. — Вот, все микробы счищены!
— Так ты их только разозлил!
Тем не менее Соня брезгливо развернула листок и прочла:
Ты сидишь впереди меня (Кроме пенья, где ты сидишь сзади), И я жду наступления дня, Когда нас с тобой рядом посадят. На уроках на всех бы тогда (Кроме пенья, такой уж порядок), Я бы рядом с тобой был всегда! (На физре, правда, тоже не рядом.) (И не рядом еще на труде.) Но пока все уроки так длинны! И покоя мне нету нигде! Мы за разными партами, Инна!— Ну как? — спросил Костик, дождавшись, когда Соня дочитает.
— Ты влюбился в Инну!
— Как видишь, я настолько сошел с ума от любви к ней, что у меня даже почерк изменился. Узнаешь на чей?
— Почерк не знаю, но знаю одного человека, который считает, что может писать стихи.
Тут они оба обернулись и посмотрели на Дениса, который в этот момент глядел на Инну, видимо, досочиняя следующее четверостишие, в котором он уточнял, что на английском они тоже не смогут сидеть вместе, так как записаны в разные группы.
— А почему он его выкинул?
— Это же черновик, что, не видишь? Я видел, как он с него в тетрадь свою начисто переписывает. Я думал, это его домашка по математике, вот и вытащил из мусорки.
Соня снова взглянула на листок. На полях, как в рукописях Пушкина, красовались быстрые рисунки — профили танков и виньетки взрывов. Можно было разглядеть и зачеркнутые варианты отвергнутых строк. «И когда ты стоишь у доски/ <неразборчиво> до гробовой доски».
Костик взял у Сони листик, аккуратно сложил и спрятал в карман.
— Когда он прославится, я на этом разбогатею.
— Продашь стихотворение на аукционе?
— Нет, буду им его шантажировать.
— А давай подкинем его Инне. Мне так ее всегда жалко. Никто с ней не дружит.
— Ну давай тогда их лучше подружим.
— И как, интересно, ты это сделаешь?
— Всегда можно что-нибудь придумать. Было бы желание.
Желание у Сони было.
К чести Анны Степановны стоит отметить, что ее пятиминутки всегда шли всего лишь пятнадцать минут, поскольку устраивались на большой перемене после третьего урока.
Папа, спрятавшись за фанерную тумбу с плакатом «Умей действовать при пожаре», подождал, пока в кабинет набьется побольше учителей, и только потом вошел. Его расчеты не оправдали себя — единственное свободное место оказалось рядом со столом директрисы.
— А вот и наш Карабас пожаловал! — поприветствовала папу Анна Степановна.
Папа выдохнул. Он боялся, что ему придется представляться, и не знал, как это сделать. Ну не говорить же: «Это же я — Виктор Геннадьевич, просто в гриме».