Шляются тут всякие

Федор ЧЕШКО

ШЛЯЮТСЯ ТУТ ВСЯКИЕ...

Над селом фигня летала

Серебристого металла.

Больно много в наши дни

Неопознанной фигни.

Фольклор

Расхлябанное ложе на вихляющихся колесиках. Оно дребезжит, катится, несет куда-то, а по сторонам -

белые стены, и над лицом потолок, он тоже белый, со скучными пятнами тусклых светильников. А там, снаружи - небо. Такое же низкое и скучное, как этот потолок. Там, снаружи, гасло, отключалось сознание, истерзанное ревом транспортных механизмов, гамом толпы, вонью углеводородной гари... Там, под этим небом, которое как потолок, - хватали, тащили, долго-долго везли в тряской машине... Теперь везут на этом... И говорят, бормочут без остановки:

– Откуда он взялся?

– А черт его знает... На Пушкинской валялся, прохожие скорую вызвали. Что с ним, профессор?

– Сами не видите?

– Цирроз печени?

– Несомненно. На стол, быстро!..

Привязали к какому-то возвышению. Алтарь? Прижали к лицу душную маску, горло раздирает едкая вонь закиси азота. Замедлить дыхание... Свои лица тоже прячут под маски - белые маски, полупрозрачные, из тонкой материи. Прячут лица... Боятся мести? Глупцы... В нестерпимом мертвенном свете хищным бликом вспыхивает ослепительное лезвие... Не надо!..

– Пульс?

– Норма!

– Дыхание?

– Норма!

– Как печень?

– Нету...

– Что вы там мямлите? Чего нету?

– Печени...

– А как же цирроз?

– Цирроз есть. А печени нету.

– Так не бывает. Нарочно печень спрятал,

подлец! Издевается. Ищите получше, обязательно должна быть печень, если цирроз...

– Ой...

– Что, нашли?

– Не знаю... Тут проволочка какая-то...

– Что?!

– Ну, проводок...

Профессор злобно отшвырнул скальпель - жалобно дребезжит металл об ослепительный кафель пола.

– Шуточки затеял? Ну и черт с ним! В морг!

– Силыч, а этот где?... Ну, который без печени?... Шестьсот тринадцатый - где?

– А хрен его знает. Давеча здесь был.

– Так ведь нету...

– Ну нету, и хрен с ним. Мне без разницы, хоть все пропади. Я здеся не мертвяков сторожу - зданию. Торопливый грохот шагов в гулкой темноте пустых коридоров, лязг тяжелой двери, ночной мороз обжигает горло. Отчаянный взгляд мечется по пустой улочке - никого. Хотя...

– Бабушка! Бабушка, подождите, пожалуйста! Бабулечка... Ах ты, господа бога душу мать твою, карга старая, стой!

– Чавой-то, внучек?

– Вы тут не видели такого... Желтый весь, глазки красные, светятся... В простынке белой... Еще номерочек у него на ноге, кругленький такой...

– Видела, внучек, как же! Во-он, куда он сгинул, сердешный...

Трясущийся немощный пальчик задрался к звездам, тычет куда-то промеж них. Там что-то смутно белеет - не-то тающий клочок тумана, не то стремительно возносящаяся белая простыня... И чудится стихающий отголосок - не то ветер, не то вопль, отчаянный и нездешний:

– Ноги моей здесь больше не бу-у-у!..