Шофер такси

Анкетные данные. Федор Владимирович Кузеванов, член КПСС, год рождения 1923, семейный, награжден двумя боевыми орденами и четырьмя медалями, ударник коммунистического труда, социальное происхождение – рабочий.

Такси свободно. В Измайлово? Как поедем? Можно по набережной, можно по Садовому кольцу – цена одна и та же… Хорошо, поедем, как хочется мне… Предупреждаю, я за рулем люблю почесать язык! Никто из нашего брата, таксиста, в нормальный рабочий день не укладывается: попробуйте десять часов кряду молчать да еще крутить баранку – отупеешь… Ну, поехали, как говорится, с орехами… На этом проспекте «зеленая улица», при скорости шестьдесят километров в час промчимся свободно, как по воздуху… Виталию Сергеевичу пламенный привет!.. Это я с автоинспектором поздоровался, на центральных магистралях мы друг

друга хорошо знаем, да не со всеми дружим… Вон у того светофора Медведовский дежурит – не поверите, за четыре года не видел, как он улыбается! Серьезный человек, а на его перекрестке всегда пробка – отчего так получается, никак в толк взять не могу… Я же говорил вам: .возле Медведовского мы настоимся. Он любую «зеленую» улицу в серую превратит – такой уж человек, бедная жена, бедные дети!

Машина. Отчего вы не спрашиваете, нравится ли мне моя новая машина «Волга» М-24? Почти каждый пассажир, как только усядется, так сразу: «Какая машина лучше? М-21 или М-24?» Отвечаю: плохих машин не бывает, бывают плохие водители… У нас шофер Петр Вершков есть, на всех перекрестках трезвонит, что у него у новой «Волги» – слабая подвеска, а я как-то заглянул под передок его машинешки, господи! Гайки болтаются, грязи – вагон и маленькая тележка. А недавно еду по Рязанскому, гляжу: Петр Вершков впереди меня четырех гражданок везет. Как он ехал, мать честная, как он ехал! Ни ям, ни выбоин не признает, ободом переднего колеса по бордюру тротуара задевает, тормозит так, что у меня – мороз по коже… Слабая подвеска! Ему подвеску из победита поставь – за неделю прикончит… Не в машине дело, товарищ, не в машине! Инструмент, две руки, голова – вот отчего машина ходит, если бензин залит…

Пешеход. О, ля-ля-ля! Держитесь крепче!.. Так! В глазах темно, сердце дает пять тысяч оборотов в минуту… Вон она, чертова девка, только хвостом вильнула! Юбочка в два вершка, пальто по земле волочится, волосы глаза закрыли – конечно, ничего не видит… Девятнадцать лет, не больше, а! Бежит, наверное, на завод, дома – мама и папа, вечером с парнишкой в кафе пойдет, а если бы я не затормозил вовремя? Брр!.. Если бы здесь, на асфальте – мокрый участок? Двадцать сантиметров лишнего тормозного пути – как мне жить после этого? «Шофер не виноват!» – скажет автоинспектор. «Нет вины водителя!» – подтвердит суд, а мне, разве мне от этого легче? Как мне после этого по улицам ходить, с домашними разговаривать, в кино сидеть, спать, есть, холодную воду пить?.. Не виноват, а убил, не виноват, а мать с отцом на могилу дочери цветы носят… Сейчас отдышусь, тогда дальше поедем… Распустили мы пешехода так, что дальше некуда! Я на пустом Кутузовском проспекте колесом наезжаю на сплошную линию – отдай три рубля; пешеход с двумя авоськами и ребенком на руках переходит тот же проспект – милиционер в это время мне квитанцию выписывает…

Сны. Да, вывела меня из равновесия эта девушка, теперь мы совсем тихо поедем, если вы не торопитесь… Мне теперь не меньше часа надо, чтобы в себя прийти – вот что она, длиннохвостая, натворила. Цепная реакция получается, товарищ! Если сейчас не взять себя в руки, если потерять чувство машины, много бед можно наделать… Ах, будь ты неладна, длиннохвостая!.. Это мне сегодня опять на кухне спать, слушать, как сосед – он на эстраде работает – в два часа ночи ванну принимать будет… Почему мне сегодня на кухне спать? Да потому, что я эту длиннохвостую девчушку во сне увижу, от страха так заору, что всю квартиру разбужу, а у меня жена на работу рано ходит, старший сын – еще раньше, а младшей – младшей выспаться надо, она еще в школе учится, а это, товарищ, похуже, чем у таксистов: не десять часов трудятся, а все шестнадцать… Она, младшая, Гелька то есть, так и говорит: «Рабы Рима меньше нас работали. Вот только на галерах – там, правда, не легче было…» Н-да-аа! Сны… Шоферские сны… Знаете, какой сон каждый шофер время от времени видит? Как у него тормозная педаль проваливается… Перебегает вот такая длиннохвостая улицу, я – на тормоз, а он проваливается, он, понимаете, проваливается… Мягко так, ласково, нежно опускается под ногой, а машина… Она идет, идет машина. Вот ты и кричишь на весь дом благим матом, вот ты и вскакиваешь с постели… Так что сегодня у меня для ночевки одно место – кухня. Матрасик, одеяльце вигоневое, подушонка похуже…

Мостовая. Я это место – Красную Пресню – редко, если по пути, объезжаю. Люблю я это место, правильно сделали, что булыжники оставили, что ничего переделывать на улице не вздумали… Стоп! Красный!.. Покойный отец еще молодым был, когда меня сюда первый раз привел, вот там, где трамвайные рельсы закругляются, мы остановились, он помолчал, потом тихо-тихо говорит: «Ты думай, Федор, думай, может, поймешь, почему мы здесь стоим!» С тех пор я по этой мостовой быстро не езжу…

Знакомый. Здрасьте! Этого еще черта на линии не хватало! Нас машина 62-15 догоняет. Сам Витенька Бородулин – джинсы за сто двадцать, золотой крестик на шее. Я его пропущу с вашей стороны – посмотрите, не пожалеете!.. Да! Красотой бог парня не обидел, а вот… Черт золотозубый! Ну, видели, как он ездит? Автоинспектор к нам спиной стоит, так он сразу четыре нарушения сделал: «Москвича» подрезал, сплошную линию пересек, скорость превысил, занял крайний левый ряд при пустом правом… Торопится, ох как торопится жить!.. Недавно говорит мне: «Я меньше четвертака за смену на родной карман не кладу!» Хохочет, заливается: «Дураки, говорит, пусть за одну зарплату горбятся!» Стояли мы тогда в очереди на мойку, время было, вот я и спрашиваю: «Витя, а Витя, а что ты с четвертаком делаешь?» Ухмыляется: «Был бы четвертак, а что делать – определим!» Я, конечно, не отвязываюсь: «Нет, ты все-таки расскажи, как с четвертаком обходишься. Ресторан?» Снова ухмыляется: «А чем ресторан нехорош?» – «Нет, говорю, ресторан неплох, но ведь ресторан, два ресторан, три, а дальше что?» Улыбается, а я – свое: «Жениться ты не собираешься: сам говорил, что на всех не женишься, так, может, деньги на сберегательную книжку кладешь? А, Витя, кладешь?» Сердиться начинает: «Плевал я на твою сберегательную книжку!» Я и после этого не отстаю: «Значит, на дачу копишь, природой хочешь наслаждаться, деревья сажать? Так? Угадал?» Перестал ухмыляться. «Что же, по-вашему, – спрашивает, – четвертак – лишний? В грязь его втоптать, спалить к чертовой матери!» Теперь я смеюсь: «Да нет, живи со своим четвертаком, будь счастлив с ним, если умеешь… Да, слушай, Витя, а ты себя счастливым считаешь?.. Когда четвертак в руке держишь, ты себя счастливым чувствуешь?» Смотрю: зубы стиснул, побледнел, ничего ответить не может… Да! Вот такое дело, товарищ…

Дети. Вы не удивляетесь, когда некоторые отцы или матери говорят: «Дети у меня хорошие!» Не понимаете? Проще простого: у хорошего, по-настоящему хорошего человека плохих детей не бывает. Значит, если человек сообщает: «У меня дети хорошие!» – он словно бы перед зеркалом стоит и приговаривает: «А ведь я ничего, я – хороший, красивый!» Мои дети? Правду я вам скажу о моих детях, товарищ, – трудно мне с ними, очень трудно! Меня тригонометрии командир минометного взвода учил, а мой старший сын – доктор математических наук. Я после фронта, кроме лопаты, никакого инструмента в руках держать не умел, а мой второй сын французскую школу кончил, специалистом по французской литературе стать собирается. А Гелька – у нее такое впереди, что мне еще и не мерещится! Войдешь в дом, только и слышно: «Ассоциация, неореализм, индукция, палеотив…» Как прикажете такой народ воспитывать? Одно мне остается, товарищ: жить честно, работать добросовестно, улыбаться почаще, с женой – матерью моих детей – ласковым быть, домашней властью попусту не кичиться… Единственное мне остается – быть простым хорошим человеком, а это трудно, ох как трудно – не только человеком быть, но еще и хорошим!.. Получается ли? Стараюсь, изо всех сил тянусь – другого же рецепта нету… Иногда – получается!

Таксометр. Мы к вашему дому подъезжаем, это я понял по взгляду, каким вы на счетчик поглядели, – не утруждайте себя, товарищ, не прикидывайте на глаз, сколько монет надо мне сверх положенного бросить… Не бессребреник я, мне деньги не на рестораны нужны, я от лишней десятки под воскресный день не откажусь, но чаевые не беру… Называйте это гордостью, амбицией, самомнением – чем угодно, но чаевых не беру… Кстати, вы думали над тем, кто чаевые таксистам дает? Не лучшие представители человеческого рода, как любит выражаться по молодости лет моя Гелька… Два человека чаевые дают – трус и хвастун… Ну, может быть, есть и другие варианты, но чаще всего – трус и хвастун. Первый таксисту чаевые потому дает, что боится косого взгляда, усмешки. Вот он и лезет, заячья душа, за потным двугривенным, вот и торопится дверью хлопнуть, чтобы скорее из машины – вон! Если на мой характер прикидывать, то трус противнее хвастуна… С трусости, товарищ, в мире все плохое и нечестное начинается – это вам фронтовик говорит, водитель, которого на каждом углу и перекрестке бог знает что ждет… А хвастун – он прост, как бублик. «Ты меня везешь, ты меня, извозчик, по столице катаешь, а ведь не знаешь, кто рядом с тобой сидит? Не знаешь!» И вынимает хвастун из кармана кошелек, и протягивает таксисту лишний полтинник, а в глазах у него – духовой оркестр играет. Выйдет из машины и не оглянется, прохвост этакий! Он – человек, личность, а я – водило, крутило, извозчик, низший сорт… Вот и приехали, товарищ! Рубль семьдесят шесть, сдача имеется. Счастливого вам пути! Хорошего настроения… Есть забыть длиннохвостую! Я ее обязан забыть – мне до вечера по Москве ездить, мне спокойным, очень спокойным быть надо…