Шофер
Шрифт:
— Какой тут беспорядок, Николя! — Мальцева приподнялась на цыпочки, чмокнула Коврова в щёку, — когда же ты наконец откроешься? Позволь представить тебе товарищей Радкевича и Гершина.
— Вот-вот, дорогая, на днях, — Николай широко улыбнулся, протянул руку сначала военному, а потом Менделю, — рад встрече. Чем обязан?
— Приглядываемся, — Гершин прошёлся по комнате, вороша тросточкой мусор, — у нас, знаете ли, есть кое-какой товар, а вы, товарищ Ковров, пользуетесь определённой репутацией. Светлана Ильинична вас рекомендовала, сказала, мол, Николай Павлович — человек здесь новый, а значит, среди московских коммерсантов затеряться может. И неплохо бы помочь.
—
Радкевич как стоял столбом, надменно глядя вокруг, так и слова не сказал. Шпуля понимающе кивнул.
— В девять вечера в театре Тиволи, — слащаво улыбнулся он, — Светлану Ильиничну беспокоить не будем, а вы приходите, отсюда недалеко, на Оленьем валу. Хороший выбор, товарищ Ковров, место спокойное и непримечательное. Думаю, мы с вами поладим.
Ковров выпроводил гостей, стёр улыбку со своего лица. По фотографии сразу не вспомнил, слишком размытая была, а как живьём увидел — понял, что Радкевича он встречал раньше, при штабе то ли Преображенского, то ли Литовского полка в Петербурге во время войны, и звали этого господина совсем по-другому. То ли Азарин, то ли Розанов. Так бывало, вертится на языке, стараешься, вспоминаешь, и всё без толку, а потом само на ум приходит. И Радкевич его, Коврова, тоже узнал. О своих наблюдениях барон докладывать ОГПУ не собирался, каждый, по его мнению, должен был делать свою работу и не лезть в чужую.
В утро среды гараж встретил Травина привычным гулом, стуком и скрежетом. Он загнал машину в ремонтную зону, вылез с водительского сиденья и потянулся — во французском авто спина сильно затекала, штееровские экипажи Автопромторга в этом отношении были гораздо удобнее.
— Давно ждёшь, Семён? — Сергей похлопал по плечу сменщика.
Пыжиков поглядел на карманные часы, пробормотал, мол, горбатого могила исправит, взял предложенную папиросу и закурил.
— Вот что ты за человек, — сказал он, затянувшись, — неужели трудно ко времени приехать?
— Клиент жирный попался, вечером отвёз его со службы домой, а утром забрал ко времени, — выдал чистую правду Травин, — на чай дал два целковых, не пожмотничал.
Семён досадливо скривился. Впрочем, почти сразу лицо его разгладилось, и даже улыбка наползла. Потому что рядом появилась Серафима Олейник. Но не появление девушки его обрадовало, а то, что она сказала. Что вызывают Травина в милицию, в тридцатое отделение, к субинспектору Панову. Пыжиков подумал, что не важно, замешан Травин в каком-то преступлении, или нет, подозрения будет достаточно, чтобы шофёра с позором уволили из гаража. Вот тут-то уголки губ поползли вверх.
— Ты что натворил? — Сима строго смотрела на молодого человека.
Травин развёл руками.
— Знать не знаю, первый раз о таком слышу. Прям сейчас пойду и выясню, может, подвиг совершил случайно, медаль дадут или грамоту.
— Эх, Серёжа, — машинистка укоризненно покачала головой, — вон какой вымахал, а всё как мальчишка. Когда уже за ум возьмёшься.
— Без твоей помощи, Симочка, — Сергей шутливо приобнял её за талию, легонько прижал к себе, — никогда. Ну и без твоей помощи, Пыжиков, хочешь обниму и поцелую?
Пыжиков сплюнул, выбросил окурок и пошёл к кладовщикам. Настроение снова рухнуло вниз. Травин проводил его взглядом.
— Если завтра не вернусь, — с серьёзным видом сказал он, — значит в острог замели, демоны. Но ты не беспокойся, я оттуда выберусь к воскресенью, и мы обязательно сходим на ваш пляж.
Сима покраснела. Пляж, о котором говорил Сергей, находился возле Кремля рядом с Большим Каменным мостом, прямо за Москворецкими шлюзами. Его облюбовали представители общества «Долой стыд», они загорали и купались голышом, одновременно устраивая лекции о пользе обнажённого тела. Женщина отдыхала там несколько раз, особого смущения от собственной и чужой наготы она не испытывала, но вот Травина немного стеснялась.
— Лучше в Сокольники на Олений, или просто погуляем по парку.
Сергей кивнул, он сам не горел желанием купаться в Москва-реке — в воду сливались стоки прачечных, фабрик и красилен, отчего она была мутной и неприятно пахла. В противоположность ей, Оленьи пруды ещё не загадили, и отдохнуть там можно было, не только валяясь на траве.
— Сговорились
Он чмокнул Симу в щёку, и отправился в милицию, благо на велосипеде от гаража до пожарной каланчи было минут пять езды, с учётом завтрака максимум полчаса. Сергей не торопился, рассудив, что отдаться в руки правосудия он всегда успеет, а вот поесть шанс может и не выпасть.
Племянница Пилявского пришла ещё до начала рабочего дня, а у Панова он начинался в половине восьмого. Елена Кольцова была дочерью брата Льва Пилявского, Станислава, умершего в двадцать первом, училась в Московском университете на факультете советского права, и дурацких вопросов не задавала. Наоборот, рассказала всё чётко и по делу.
Её дядя преподавал по классу скрипки в музыкальной школе сестёр Гнесиных, которое ныне называлось Третьим показательным государственным музыкальным техникумом, а в свободное время давал частные уроки. В январе двадцать второго года дом, где квартировал Пилявский, уплотнили, а его самого переселили в комнаты старого жилфонда в Сокольниках. По словам Елены, Лев Иосифович был человеком прижимистым, деньгами не разбрасывался, и имел кое-какие сбережения. Большую их часть он хранил в страховой кассе, а остальное, на неотложные расходы, дома в бумажных червонцах, приблизительно рублей триста. Кольцова знала сумму, потому что он выдавал ей каждую неделю по десять рублей, доставая из ящика стола несколько десятков бумажек и тщательно их пересчитывая.
Кроме денег, пропала серебряная шкатулка с золотой инкрустацией, принадлежавшая раньше её деду, серебряная солонка с позолотой и серебряные же ложки, все вещи — с фамильным гербом. Елена заранее нарисовала ложку и солонку в виде слона на листе бумаги, герб был похож на ключ, вертикальную линию пересекали две горизонтальные, и ещё одна линия отходила вправо внизу.
— На синем фоне, там эмаль, она в некоторых местах облупилась, — добавила девушка. — А шкатулка вот такая.
И положила фотографию, на которой рядом с изразцовым камином, над которым висел щит с гербом, стояли два человека — покойный Пилявский, такой же узнаваемо грузный, и худощавый моложавый мужчина среднего роста с усиками и в пенсне. Между ними стояла коробочка, на карточке видимая плохо, но Кольцова и тут постаралась — достала из сумочки ещё один лист бумаги, где эта шкатулка изображена была крупно, в натуральную величину и в цвете. Витые ножки поддерживали прямоугольное основание, в боковые грани были вделаны монеты, а на крышке, увенчанной крохотной фигуркой ангела, девушка изобразила золотые чешуйки размером с ноготь, скрадывающиеся в цветочный орнамент. По мнению Панова, у Елены Станиславовны определённо был талант.