Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
Хотя Даниэль не все понимал из этого разговора, передаваемого ими на своем арго, непонятном ни для кого из пленников, но все же он угадывал, что между разбойниками завязалась ссора и это послужило ему для отдыха.
Со своей стороны Сан-Пус хотел поскорее избавиться от своих новых товарищей, к тому же он боялся еще, что они пожалуются на него атаману. Они зажгли снова свечу, и он спокойно уселся на прежнее свое место, по-вилимому, не помышляя более о мести.
Между тем, уже начинало светать. Как вдруг вблизи фермы послышался топот и шум; сильный голос из-за ворот крикнул:
– Тревога,
– Тревога! – повторил, вскакивая, Сан-Пус.
– Тревога, тревога! – в свою очередь со страхом вскрикнули священник и хирург.
И все трое бросились к дверям фермы. Влияние этого слова было так сильно, что даже Гро-Норманд, до сих пор без чувств лежавший под столом, при первом его звуке очнулся и, приподнявшись на локте, стал протирать себе глаза, но когда раздалось вторично "тревога", он машинально встал и, хотя качаясь, но поспешил вслед за товарищами.
По уходе их новая партия разбойников вошла в залу, ведя с собой связанного, с обернутой головой, фермера и, повалив его на пол, торопливо связали ему ноги и затем, постаравшись притворить за собой сломанную дверь, скрылись. После чего в зале остались одни несчастные жертвы.
Еще в продолжение нескольких минут после этого на дворе слышались торопливые шаги мошенников, но вскоре все затихло, а при команде, произнесенной вполголоса, шайка двинулась и, пройдя ворота, быстро скрылась.
Наконец-то пленники могли считать себя освобожденными, но после ночи, проведенной в таком ужасном положении и таком страхе, никто из них не был в состоянии пошевельнуться, чтоб развязать свои веревки.
Несмотря на глубокое молчание, восстановившееся около дома, ничто не двигалось, и первые лучи света восходящего солнца озарили в этой комнате среди обломков посуды и опрокинутой мебели несколько едва шевелящихся человеческих фигур.
Прошло еще полчаса; в аллее снова послышался лошадиный топот, но на этот раз ехавших было только двое. Всадники остановились около фермы.
– Мы опоздали! – проговорил с досадой голос.
– Они и здесь, как там, справили свой шабаш! – сердито ответил другой. – Но они, должно быть, недалеко, пришпорим лошадей, может, еще и догоним!
– На это приказания не было, – ответил первый голос, – да к тому же следует узнать сперва, что здесь делается.
– Гм! Ну, это нетрудно и отгадать; мошенники, вероятно, и фермеров отделали так же, как тех несчастных, в замке гражданина.
– К несчастью, все это возможно, но все же надобно посмотреть, да с ружьем в руках.
Вслед за сим оба всадника сошли с лошадей, на мощеном дворе фермы раздался звук тяжелых сапог со шпорами, дверь, грубо отодвинутая, повалилась, и в комнату вошли два настоящих жандарма, с ружьями наготове.
– Я так и думал, – проговорил один из них, с ужасом отворачиваясь, – страшная резня!
– Да нет же, нет, – перебил его товарищ, – бедняги эти еще живы, вот этот, по крайней мере.
И он указал на Даниэля, шевелившегося около его ног и издававшего какие-то звуки; тотчас же, не думая более о предосторожностях, оба жандарма поставили свои ружья к стене и наклонились над Даниэлем, чтобы развязать и раскрыть его.
Между тем Даниэль, слишком измученный, чтобы тотчас же воспользоваться своей свободой, принял по костюму своих избавителей за людей той же шайки. Его разуверили.
– Но, – сказал один из жандармов, вглядываясь в Даниэля, – действительно, я не ошибаюсь: это гражданин Ладранж, наш мировой судья и комиссар исполнительной власти! Впрочем, – прибавил он с сожалением, – я и ожидал найти вас здесь, хотя очень хотелось бы мне, чтобы вы были где-нибудь в другом месте!
Даниэль не заметил таинственного смысла этих слов.
– Кто вы? – спросил он машинально.
– Как, гражданин? Вы не узнаете меня? Мы с товарищем из бригады гражданина Вассера. Ехав именно сюда в прошлую ночь для исполнения одного высшего предписания, только что полученного бригадиром, мы узнали, что "согреватели" напали на Брейльский замок; конечно, мы поскакали, но, желая попасть скорее, мы пустились напрямик и впотьмах заблудились, когда же, наконец, приехали в замок, нашли уже все дело конченым; и какое это дело! Бригадир с четырьмя людьми остались там составлять акт, а мы с товарищем поехали посмотреть, что здесь делается; бригадир сам не замедлит прибыть сюда.
Пока еще смутно понимая все эти объяснения, Даниэль понемногу начинал приходить в себя и вдруг вскрикнул:
– Но что ж вы? Что ж вы не развязываете всех этих несчастных. Бедная моя тетка! Бедная моя Мария!
Будучи не в состоянии держаться на отекших ногах, он ползком дотащился до своих родственниц, желая первый подать им помощь.
На призыв Даниэля жандармы, вспомнив о своей главной заботе в настоящее время, горячо принялись за освобождение пленников.
Первый ими развязанный был фермер Бернард, менее других пострадавший, он в состоянии был помогать жандармам.
Конечно, всякий поймет, сколько эти несчастные выстрадали в эту ночь. Некоторые даже и тогда, когда развязали и освободили их от повязки, не могли ни говорить, ни шевелиться; другие смотрели бессмысленно, как будто только что разбудили их. Работница с фермы начала дико хохотать и махать своими одеревенелыми руками; один из пахарей, только что почувствовав себя свободным, бросился со всех ног бежать и, повернувшись два-три раза вокруг себя, на дворе упал без чувств, что касается до другого пахаря, то он лежал, не отвечая не только на крики, но даже и на толчки. Вероятно, сильнее других он боролся с мошенниками, потому что меры с ним приняты были сильнее, чем с остальными. Между прочим, платок, связывавший ему рот, был так крепко стянут, что отнял у него окончательно возможность дышать, он умер и успел уже остыть.
Бернард поспешил развязать жену.
Освобожденная фермерша устремила на мужа свои широко раскрытые глаза, сухие, блестящие.
– Бернард, – проговорила она тихо. – Бернард, у нас нет больше дочери!
– Э, что об этом толковать, – перебил ее муж своим обычным тоном. – Теперь не до этого; давно уж мы перестали думать о ней.
– Не говори так, Бернард! Неужели ты думаешь, что можешь обмануть меня? Хотя и вдалеке живет она, но она всегда у тебя в сердце, как и у меня… Вчера ты ее прогнал из гордости, но ты страдал более меня. Сегодня моя очередь тебе сказать и помни мои слова, у нас нет больше дочери!