Шок-школа
Шрифт:
– И это все означает, что… – я вопросительно посмотрела на сестру.
– Что Сеньку приняли в Шоко-школу!!! – Натка оборвала торжественный марш и восторженно завизжала.
– О! Круто! Тащи сюда. – Сашка, размахивая руками, как регулировщик дорожного движения, препроводила Сеньку в кухню, и там они в четыре руки сгрузили торт на стол. – Кому чай, кому кофе?
Вот интересно – Сашка у нас правоверная зожница, но это совершенно не мешает ей при случае набивать живот вредными тортиками. Она просто говорит себе: «Сегодня мне можно» – и лопает калорийное сладкое без зазрения совести.
Я,
Впрочем, это я так, к слову. На самом деле, как всякая нормальная мать, я только рада, когда мой ребенок не ограничивает себя в еде, а заодно и меня – я тоже обожаю сладкое.
– Так, кому чай, кому кофе? – нетерпеливо повторила Сашка уже под свист закипающего электрочайника.
– Лично мне – валериановых капель! – откровенно рисуясь, вздохнула Натка и прижала руку к бурно вздымающейся груди под васильковой тканью. – Кто бы знал, как я переволновалась!
– Саш, теть Наташе успокаивающий ромашковый чай! – крикнула я и закрыла дверь на лестницу.
Незачем соседям по дому знать, как мы тут взволнованы и что именно празднуем. Соседи у нас хорошие, тихие и незаметные, но одно имя Сеньки способно ввергнуть их в шок и трепет. Особенно жильцов снизу, которых мы Сенькиными стараниями дважды топили – потом приходилось заново белить им потолки.
– С ума сошла? Какой ромашковый чай? Сегодня мы пьем шампанское! – Сестрица перестала прикидываться умирающим лебедем и выудила из своей сумки-торбы пузатую бутыль. – Не помешало бы охладить его, конечно, но я не дотерплю. Где у тебя бокалы?
– Кухня, отмена заказа, теть Наташе бокалы! – крикнула я и распахнула перед сестрицей дверь ванной. – Руки-то хоть помой! Прискакала вся в мыле, как конь апокалипсиса…
– Ну нет, давай-ка сменим образный ряд, у нас все же не конец света, а наоборот – начало новой жизни! – Натка проворно ополоснула руки, выскочила из ванной, сверкая улыбкой и мокрым стеклом – сунула, значит, там бутылку под холодную воду. – Наконец-то представитель нашей фамилии выходит на нужную орбиту!
«Ой-ой, землянам впору ужаснуться, как тем соседям снизу», – подумалось мне. Уж на орбите Сенька развернется, натворит незнамо чего – он у нас парень непредсказуемый…
– Мам, а можно я съем замочек? – крикнул непредсказуемый Сенька с кухни.
– Какой замочек? – моментально насторожилась Натка.
– Оковы земного притяжения, – хихикнула я.
– Он же посередине, как я тебе его вырежу? – запротестовала Сашка в кухне.
Она уже ходила вокруг стола с острым ножом и таким же прищуром, прицеливаясь к торту.
А, так вот о каком замочке речь – с кондитерского портфеля!
– Дай-ка мне, – я забрала у дочки нож и бестрепетно вонзила его в середину торта. – Тебе, Арсений, сегодня можно всё! Вот, ешь свой замочек. Это будет где-то даже символично.
– Почему это символично? – заинтересовалась Натка,
– Потому что школа – это как тюрьма! Одиннадцать лет несвободы! – с надрывом произнесла Сашка, отсидевшая за партой уже восемь лет из упомянутых одиннадцати. – Да, мама? Ты же именно это имела в виду?
Вообще-то да, именно это. Но прямо согласиться со сказанным было бы непедагогично, поэтому я уклончиво пробормотала:
– Ну как-то, где-то…
Тут очень кстати бабахнуло открывшееся шампанское, и мы удачно сменили тему:
– За нашего первоклассника! – вскричала Натка. – Ура, товарищи! Ура!
Торт оказался вкусным, и очень скоро от большого портфеля осталась маленькая борсетка. Сашка с Сенькой с трудом отвалились от стола и утопали в комнату дочери. Мы с Наткой остались допивать шампанское.
– Школьные годы чудесные, как они быстро летят… Их не воротишь назад, – ковыряя остатки торта, который тоже улетучивался огорчительно быстро и при этом не имел никаких шансов вернуться, лирично замурчала сестрица. – Эх, Лена, помнишь ли ты наши школьные годы? Условно чудесные… Тридцать восемь гавриков в классе и вечно раздраженная пенсионерка Антонина Ивановна в роли первой учительницы…
– У меня было сорок гавриков и Вера Петровна, – кивнула я.
– Парты исписанные, стулья фанерные, расслаивающиеся и царапающие ноги, колготки на них вечно рвались, – не затормозилась Натка. – Запах тушеной капусты из столовки, страшные бурые пятна от мастики на сером паркете. В гардеробе постоянно роняют и топчут одежду, режут куртки, тырят мелочь из карманов. В буфете вечная очередь за коржиками и язычками, в туалетах – курилки, в коридорах на переменах пыль столбом и гвалт, как на вокзале.
– Не самые лучшие у тебя воспоминания о школе, – заметила я, подливая сестрице шампанского.
– Так и школа у нас с тобой была не самая лучшая! – Натка завозилась, села прямо и гордо вздернула нос. – А вот у Сеньки в классе будет всего пятнадцать учеников, представляешь? И никакой босоты-гопоты, только специально отобранные умненькие детки из приличных семей! И литер «А»!
– Первый «А»? – повторила я. – Круто!
Во времена моего школьного детства класс «А» всегда вел самый опытный педагог. В «ашки» отбирали самых лучших деток, для них составляли самое удобное расписание, им первым доставались любые «вкусные плюшки» вроде походов в театр и экскурсий. «Ашки» – это была элита школы. Негласно, конечно, официально в те времена мы все были равны. Но по умолчанию подразумевалось, что «ашки» – это высший сорт, «бэшки» – первый, «вэшки» – второй, «гэшки» – третий…
Сашка моя, обучаясь в обычной переполненной «районке», в начальной школе была в классе «Е». «Ешки-сыроежки», – дразнили их другие литеры.
А ведь был еще первый «Ё», вот кому совсем уже не повезло: в семь-то лет зваться бабками-ёжками – каково?
– А учительница наша, только представь, не замшелая бабка, а целый кандидат педагогических наук! – сказала Натка и растроганно хлюпнула шампанским. – И учить нас будут по специальной программе, в которую с первого же года входят азы экономики и иностранный язык!