Шоковая терапия

Градова Ирина

– А что, это мысль! – кивнула я. – Иногда самый правильный путь – прямой. Зачем зря время терять на всякие экивоки?

– Не забывай, что я – начальство, и каждое мое слово может быть воспринято как приказ!

– Вот и хорошо – если, конечно, приказ правильный.

В такой приятной беседе ни о чем мы и провели бо€льшую часть ужина. Когда пришло время чая, я решила, что пора раскрыть карты.

– Шилов, мне надо тебе кое-что сказать.

Он напрягся, поняв, что я собираюсь говорить о неприятном.

– Помнишь, я ездила в Москву?

Он

лишь кивнул.

– Ту медсестру, похоже, нашли, – продолжала я.

– Какую медсестру? – насторожилась Лариска. – Ты же сказала, о медсестрах – ни слова!

Пришлось рассказать ей в двух словах, с чем мы имеем дело.

– Так вот, мне снова придется туда поехать, – закончила я. – Я лично знакома со следователем, в курсе всех событий и более свободна, чем вся остальная команда.

– Насколько я понимаю, к ОМР это расследование отношения не имеет? – уточнил Шилов мрачно.

Мне пришлось это признать.

– Я помогаю другу – вернее, другу друга, и это очень важно, потому что Толмачев не хочет ничего делать. Видно, он поставил себе целью доказать несостоятельность ОМР, надеясь на его ликвидацию.

– Зачем ему это нужно? – удивилась Лариска. – Разве он не стал начальником, как и хотел?

– Думаю, – неожиданно ответил ей Олег, – Толмачев прекрасно понимает, что долго он на этом месте не продержится. Если Лицкявичус полностью поправится, он вернется, а самому Толмачеву придется убираться восвояси. Другое дело – если бы Лицкявичус умер во время операции, тогда на пути Толмачева уже никто бы не встал. Значит, ты твердо вознамерилась ехать?

– Я не могу не поехать, понимаешь? От этого зависит так много…

– Хорошо.

Я опешила, так как не ожидала, что Шилов так быстро сдастся. Возможно, причиной тому – присутствие Лариски?

– И когда же? – спросил он.

– В четверг у меня выходной, в пятницу можно отменить пару лекций…

– Значит, в четверг? Что ж, раз так, завтра я закажу билеты.

– Билеты? – переспросила я изумленно.

– Ну, разумеется: я еду с тобой!

* * *

– Ну, и какие будут мнения? – спросил Павел, раскуривая сигарету. Вопрос о «мнениях» во множественном числе прозвучал несколько странновато, учитывая тот факт, что Павел и Андрей находились в комнате вдвоем. Павел только что поведал бывшему шефу о результатах своей беседы с Аленой Руцкой. От Андрея он узнал новости об остальных людях из списка Леонида. Охватить не удалось лишь двоих – «звездного» стилиста Олесю Олымскую и модельера Бориса Ключина, которых не оказалось в стране.

– Даже не знаю, что и сказать, – покачал головой Андрей. – Чем дальше в лес, тем больше дров… Поначалу разговор шел только о гибели Геннадия, но теперь я просто не представляю, с чем мы имеем дело!

– Я тут для себя кое-что выписал, – сказал Павел, раскрывая свой неизменный блокнот в кожаном переплете. Он всегда носил его с собой – уже лет двадцать, насколько помнил Андрей. Разумеется, это не мог быть один и тот же блокнот, но Павел отличался

удивительной тягой к похожим вещам и терпеть не мог перемен, потому и блокноты покупал совершенно идентичные, как только заканчивался предыдущий. – Руцкая дала мне пузырек с неким лекарством под названием «Салант».

– Да, ты говорил, – кивнул Андрей.

– А футболист Аникеев, судя по сведениям, полученным от «девушки Никиты», принимал обезболивающие: у него случилась серьезная травма колена несколько месяцев тому назад, и без анальгетиков он обойтись просто не мог. Препаратов было несколько, но заинтересовал меня один – проксифан.

– И что же тебя так заинтересовало в этих препаратах?

– Я же занимаюсь психиатрией, помнишь? Начну, если не возражаешь, с последнего. Проксифан – аналог пропоксифена, представленного на рынке под наименованиями «Дарвон», «Вигезиг», а также «Дарвоцет», то есть это пропоксифен в сочетании с ацетаминофеном.

– Знаешь, это мне мало о чем го…

– Понимаю-понимаю. Так вот, чтобы тебе было понятно: пропоксифен по своей структуре очень близок к метадону, но обладает более слабым обезболивающим действием.

– Значит, это – наркотик?

Павел коротко кивнул.

– Пропоксифен назначается для купирования слабой боли и находится в списке десяти наркотических веществ, которые могут в итоге привести к смерти.

– Великолепно! Жаль, что нам нельзя воспользоваться эгидой ОМР, – вздохнул Андрей. – Тогда можно было бы проверить Аникеева на содержание в его крови пропоксифена!

– И еще один интересный факт: американское Управление по продуктам и лекарственным препаратам, FDA, намерено в ближайшее время запретить применение этого анальгетика. Думаю, в этом и кроется причина того, что весь пропоксифен сейчас прямо-таки хлынул на российский рынок, ведь мы, как водится, позади планеты всей в том, что касается здоровья населения!

Андрей заметно насторожился.

– При своей низкой эффективности, – продолжал Павел, – это лекарство имеет достаточно высокий потенциал осложнений. В FDA поступило около трех тысяч сообщений о серьезных случаях, связанных с приемом пропоксифена, включая суицид, зависимость и передозировку. В инструкциях по медицинскому применению дарвона и дарвоцета противопоказаниями для их назначения указаны депрессия, повышенная агрессивность и суицидальные попытки.

– Как раз то, что мы и имеем! Но ведь это пишется в аннотациях на все психотропные препараты, разве не так?

– Так, но процент может быть разным, и его никто никогда честно не укажет. Представляешь, что это означает в наших, российских, условиях?

– То, что у нас пропоксифен и его производные будут применяться еще лет десять.

– Да! По нашим правилам, информировать власти о побочных эффектах лекарств, уже выпущенных на рынок, должны медики, пациенты не имеют на это права. Как ты понимаешь, врачи делают это неохотно. Денег за это не платят, а в России наших дней, как ни печально, сдвинуть что-то с мертвой точки можно только за бабки!