Шолохов
Шрифт:
Помнил о выживших: «В эту долгую и просторную для горестных воспоминаний зимнюю ночь не одна вдова, потерявшая в войну мужа, оставшись наедине с собой, прижмет к постаревшему лицу ладони, и в ночной темноте обожгут ей пальцы горячие и горькие, как полынь, слезы; не одно детское сердце, на всю жизнь раненное смертью того, кто, верный воинскому долгу и присяге, погиб в бою за социалистическую Родину, сожмется перед сном от случайного воспоминания с недетской тоской. А быть может, будет и так: в маленькой комнатке, где грустная тишина живет уже годами, подойдет старик к своей седой жене-подруге, без слез оплакивающей погибших сынов, взглянет в тусклые глаза, из которых самое горькое
Шолохов в этих размышлениях не обозначил никаких границ между недавним военным тяжким прошлым и уже давним: «В январе 1930 года, когда на Дону проходила сплошная коллективизация…»
Многие заметили, что обошлось без обязательного тогда выражения «сталинская коллективизация». И не последовало никаких выспренних воспоминаний. Начал с того, как донцы не очень-то спешили в колхозы:
«— А ты-то вступил в колхоз, Прокофьевич? — поинтересовался я.
Прокофьевич степенно разгладил каштановую с рыжеватым подсадом бороду и плутовски сощурил голубые беспокойные глазки.
— Я не спешу…
— Что так?
— Видишь, какое дело, на свадьбе или при какой гулянке я не спешу вперед людей за стол садиться. Когда после других с краю сядешь — при нужде скорее из-за стола вылезаешь… — И, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений насчет его иносказания, добавил: — А может, за столом мне не понравится, — так за каким же нечистым духом я в самую середку, под божницу попрусь?…я самый что ни на есть колеблющий середняк: пара лошадей и немудрящая коровка — все имущество. Но только раз уж я колеблющий, как меня на собраниях обзывают, то я и хочу приглядеться как следует к этому колхозу, а сторчмя головой в него кидаться — все как-то не того… не очень, чтобы…»
И бед послевоенного времени не обошел Шолохов — напомнил о недавней засухе. «Было так больно, что, кажется, слезами своими напоила бы высохшую, потрескавшуюся от зноя землю», — говорит героиня статьи.
Добавил кое-что о необычном русском характере: «Весной как работали! Иного ветром валит, а он в поле идет и работает из последних сил…»
Но Шолохов писал не только о непоказушной доблести своих несгибаемых земляков. Своим «Словом…» он еще и о том сказал, что считал недостойным для своей страны. Доверил обличительное слово — как бы на очной ставке с властью — тому же Прокофьевичу: «Ведь вот кое-кто из служащего народа легко думает об нашей хлеборобской жизни, а понапрасну так думает… Недавно был у нас на хуторе приезжий один, уполномоченный человек из района; как раз пригнал я свою скотину сдавать в колхоз, он и говорит: „Теперь, папаша, воздохнешь ты свободно!“ Легкий человек по-легкому и рассуждает…»
Кое-кто из шолоховского окружения догадывался — он крепнет в мысли начинать восстанавливать вторую книгу своей «Целины». Читатели уже сколько лет ждут исполнения его еще довоенных обещаний.
…Шолоховы тоже не обходились без домашней скотины. Была, понятное дело, корова. Как деткам без нее. Знать бы городским почитателям классика, что и ему приходилось заниматься домашней живностью, а не только главной хранительнице семейного очага. Сохранилось письмо из Вёшек в Каргинскую мужу сестры — шел июль; в разгаре сенокосная пора: «Дорогой Костя! Сена, очевидно, не хватит. Если тебе не очень трудно, — пришли, пожалуйста, еще одну машину с сеном. И еще одно: не отказывайся от денег косарям и тем, кто ухаживает за будущей коровой. В конце концов это мое дело — отблагодарить тех, которые что-то делают для меня…»
Дополнение. Любовь к «Пословицам русского народа» останется у Шолохова на всю жизнь. В мае 1982-го он получит мое письмо из издательства «Художественная литература» (работаю здесь директором): «Разбирая свое издательское, как говорится, хозяйство, вдруг обнаружили, что сборник пословиц и поговорок, собранный Владимиром Далем с Вашим замечательным вступительным словом, не переиздавался почти 30 лет…»
И попросил разрешения, переиздавая книгу, переиздать статью.
Писатель догадается, что эта просьба не просто так. Труд Даля по-прежнему под подозрением за внеклассовость, пропаганду религии и даже разжигание антитатарских настроений (секретарь Татарского обкома партии направил в ЦК письмо-протест против одной пословицы).
И в самом деле, имя Шолохова понадобится как защита против ожидаемых возражений в ЦК. Он даст согласие. Книга выйдет тиражом в десять раз большим, чем в первый раз. Увы, вёшенец не дождется — она появится через несколько месяцев после его кончины.
Однако 400 тысяч (таков тираж!) читателей прочтут шолоховский завет: «Издание русских пословиц, собранных на протяжении нескольких десятилетий диалектологом и писателем В. И. Далем, послужит великому и благородному изучению неисчерпаемых богатств нашей отечественной культуры, великого и могучего языка нашего».
В конце 1990-х годов прошедшего века наткнулся в книжном магазине на переиздание этого сборника. Все вроде бы хорошо, но одно отвратительно: не было не только статьи Шолохова, но даже упоминания его роли в сохранении замечательного памятника русской культуры.
Диктат школьного учебника
1948 год начался с двух событий, они имели в жизни писателя свои последствия.
«Правда» дала его «Слово о Родине» только 23 января, а не в особом для читателя новогоднем номере. Как Шолохову было не догадаться почему — его публицистика создана не по партийным шаблонам.
Второе событие оказалось с далеко идущими последствиями. Вождь принимал Милослава Джиласа, посланца маршала Броз Тито, главы правительства Югославии и главного ее коммуниста. И надо же, этот визитер в полночном застолье, когда покончили с главными политическими заботами, вспомнил Шолохова: «Говоря о современной советской литературе, я — как более или менее все иностранцы — указал на Шолохова. Сталин сказал: „Сейчас есть и лучшие“, — назвал две неизвестные мне фамилии, одну из них женскую».
Сталин напрасно слов на ветер не бросал. И закрутились крылья агитпроповых мельниц.
В этом году вышло очередное издание учебника по литературе для десятого класса. Все знали: если хочешь узнать государственное отношение к тому или иному писателю, не поленись заглянуть в учебник. В нем надежный сертификат на благонадежность, для сельского же учителя и старшеклассника — политический компас. Его стрелка безошибочно указывает отношение Сталина к писателю. Упоминание вождя рядом с творцом — как орден. Если не упомянут, то общественная значимость такого писателя ставится под сомнение. Вот о повести «Хлеб» Алексея Толстого написано: «Важнейшей чертою повести является изображение в ней вождей революции — Ленина и Сталина. Ночной разговор Ленина и Сталина, деятельность Сталина, организующего победу в Царицыне и отправляющего Москве хлеб, спасающий ее от голодной блокады, — центральные страницы…»