Шолохов
Шрифт:
Коньяк, роман и «статейка»
Страна начинала готовиться к 60-летию Сталина. Оно будет праздноваться 21 декабря. Шолохова уже не удивляли окончательно закрепившиеся выражения: «Гениальный, великий вождь»; «Гениальный стратег социалистической революции»; «Вдохновитель и организатор побед социализма»; «Великий гений человечества»; «Гениальный теоретик и организатор»; «Ближайший и лучший соратник и друг Ленина»; «Гениальный вождь трудящихся всего мира»… Обычным делом стало писать и произносить: «Дело Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина».
Впишет ли себя Шолохов в предъюбилейную обязаловку? У него совсем иные заботы.
Защита земляков! Обращается в Москву, в НКВД, чтобы освободили одного несправедливо арестованного земляка-казака, И. И. Попова.
Забота, чтобы лучше жил район! Пишет знакомому прокурору, которого многажды обременял просьбами защитить земляков: «Живу в делах погрязши по уши, разъезжаю и почти не занимаюсь тем, что является моей профессией…» Речь идет о том, что он то и дело объезжает в своем районе хутора и станицы по обязанности члена бюро райкома.
Литературные дела! Вот советует главному редактору «Нового мира» в своем письме избавиться от «посредственной», как выразился, статьи и тут же ратует за публикацию о Кондратии Булавине. Вот прочитал рассказ одного молодого писателя и после тщательного разбора отписал всю правду-матку: «Все это говорит о бедности Ваших изобразительных средств, о неумении нарисовать внешний и внутренний облик человека, о примитивизме, у которого Вы (выражаясь Вашим стилем) находитесь в плену».
Многое привносится в его жизнь. Но хватает юмора в оценках. Пишет Левицкой о том, как жена стала усиленно заботиться о нем после того, что с ним происходило в начале года — орден, академик и прочие почести: «Мне уж М. П. говорит, что я теперь ничего не напишу, т. к. „тронутые“ не пишут, а если пишут, то плохо». Слово-то какое многозначное обыграл: «тронутый».
…Пожаловал к нему кинорежиссер Леон Мазрухо. Хотел уговорить на совместный документальный фильм о Донщине. И ведь — как ни странно — уговорил. Помогло то, что Шолохов прочитал африканскую прозу Хемингуэя, а еще вспомнил, как за границей на него произвел впечатление натурный фильм о джунглях: «Наш бы Дон с экрана так умело показать…»
И стал рассуждать о том, каким хотел бы увидеть свой Дон на экране: «Половодье, разлив, белая одинокая березка в воде, а над нею пчелы… Стрепет охраняет гнездо… В степи меж бугорками крадется к суслику голодная лиса…»
Война помешала замыслу. Сохранились лишь две разрозненные странички — из начала и конца — совместно написанного сценария:
«Степь… Заросшая молодой травой летняя дорога. Она извилисто уходит вдаль, туда, где под каемкой горизонта возникает точка и чуть доносится мотив протяжной песни. Песня становится слышнее. Подвода приближается. Быки лениво помахивают хвостами, везут арбу. На арбе двое — казак и казачка. Они поют в два голоса. Песня такая же просторная, как эта степь; звучит она протяжно и немного грустно, но и грустная песня помогает им коротать длинную дорогу…»
«…Дон вышел из берегов и затопил луговую пойму. Стремительно идет полая вода, омывая белые стволы тополей, раскачивая верхушки камыша на залитых озерах. Утки на лимане. По Дону идет пароход. Гудок его, повторенный эхом, вспугивает птиц в затопленном водой лесу. Гулко шлепают колеса парохода. Рулевой повернул штурвал, и перед глазами пассажиров возникают чудесные пейзажи затопленного полой водой леса. Медленно проплывают таловые кусты. Их тонкие, торчащие из воды ветви покрыты едва распустившими почками…»
Увы, затерялся не только сценарий, но и несколько тысяч метров уже отснятой пленки.
Весной чета Шолоховых приехала в Москву. 24 мая с самого утра начались хлопоты — как отпраздновать день рождения Михаила Александровича.
«— Готовимся встречать гостей, — рассказывал он мне. — Вдруг звонок. Сталин! И как это узнал, что я обитаю в гостинице „Националь“? Говорит мне: „Михаил Александрович, не можете ли приехать ко мне?“ Я от неожиданности, с испугу даже, про все забыл: про приглашенных гостей, про Марию Петровну… „Да, — говорю, — согласен“. — Тут же пояснил: — „А как иначе было ответить?“»
Продолжил: «Сталин выслушал и говорит: „В таком случае за вами заедет машина“. Я опять ему: „А какой номер у машины и где мне ее искать?“ Сталин — строго: „Не беспокойтесь, Михаил Александрович, вас найдут. Обязательно найдут“».
Большое доверие оказал вождь писателю. Избранным из избраннейших такая честь. Да и интересно было провести у него в гостях почти всю ночь.
Мария Петровна стала дополнять: «Ах, как же я тревожилась. Увезли ведь». Она по-житейски приметлива в воспоминаниях:
«— Развернула свертки (от Сталина. — В. О.), а там в одном конфетки, а в другом — сладкая вода в бутылочках, фруктовая для детей. Редкость до войны. И еще какие-то гостинцы».
Как Шолохов готовился к юбилею Сталина? Направил ему 11 декабря статью — своеобразную! — в сопровождении своеобразного письма.
В письме напомнил о былом подарке — бутылке коньяка. И сопроводил воспоминания живописными подробностями: «…Жена отобрала ее у меня и твердо заявила: „Это память, и пить нельзя!“ Я потратил на уговоры уйму времени и красноречия. Я говорил, что бутылку могут случайно разбить, что содержимое со временем прокиснет, чего только не говорил! С отвратительным упрямством, присущим, вероятно, всем женщинам, она твердила: „Нет! Нет и нет!“ В конце концов я ее, жену, все же уломал: договорились распить эту бутылку, когда кончу „Тихий Дон“.
На протяжении этих трех лет, в трудные минуты жизни (а их, как и у каждого человека, было немало), я не раз покушался на целостность Вашего подарка. Но мои попытки жена отбивала яростно и методично. На днях, после тринадцатилетней работы, я кончаю „Тихий Дон“. А так как это совпадает с днем Вашего рождения, то я подожду до 21-го, и тогда, перед тем как выпить, пожелаю того, что желает старик из приложенной к письму статейки. Посылаю ее Вам, потому что не знаю, напечатает ли ее „Правда“.
Ваш М. Шолохов. Вёшенская. 11.XII.39».