Шопен, соната номер два
Шрифт:
Подошел Федор Бабкин, взял дядю Сашу под локоть:
– О чем, солдат, задумался? Пойдем, посидишь с нами.
Под скирдой уже пристроились Степан Холодов, Тихон Аляпин, дед Василий и еще несколько человек.
– Во, еще один орелик! – оживился дед Василий. – Садись-присаживайся. Какую-никакую, а поминку справим. По старому по нашему обычаю.
Фронтовики охотно раздвинулись, высвобождая дяде Саше место в кружку на соломе. Откуда-то объявилась стопка, налитая дополна, в дяди Сашину руку вложили помидор.
– Давай, товарищ лейтенант, – кивнул дед Василий. – А
Старшой на этот раз не отказывался и, подняв стопку, взглянул на обелиск.
– Ну, простите, братья! Пусть будет вам пухом…
– Вечная память… Вечная память, – нестройно и торопливо заговорили и остальные, опять снимая шапки. – Вечная вам память.
Дядя Саша выпил в молчаливом окружении старых солдат, опустивших седые скорбные головы.
Неожиданно появился Пашка, хотел что-то спросить, но, увидев склоненных людей, в нерешительности замялся.
– Тебе чего, Павел? – поднял глаза дядя Саша.
– Да… хотел узнать… Играть больше не будем?
– Нет.
– Тогда нам тоже можно порубать?
– Садись, пожалуйста, – подвинулся Федор.
– Да нет, спасибо. У нас своя компания. – Он постоял, разглядывая мужиков, потом с обидой сказал: – С нами так не стал, старшой.
– Иди, Павел, – попросил дядя Саша. – Я сейчас приду.
– Да чего уж, сиди, – сказал Пашка. – Я ведь только спросить, будем играть или пошабашили.
Что-то насвистывая, Пашка ушел к ребятам, где на поваленном плашмя барабане стояла бутылка и Жора, шурша бумагой, раскладывал закуски.
Федор Бабкин, поглядывая на женщин, уже рассевшихся по грузовым машинам, украдкой наливал, закрываясь полой, и обносил рюмку по кругу.
– Давай, Степ, бери… Тихон, твой черед…
Фронтовики торопливо выпивали, тыкали дольками помидоров в спичечный коробок, в мокрую розоватую кашицу соли и, не дожевав еще, лезли в карманы за куревом. А с машин нетерпеливо окликали:
– Эй, мужики! Вы чего там колдуете! Поехали!
–. Да сейчас! – отмахнулся Федор. – Сейчас едем.
– Ждать не будем! – кричали с машин.
– Ох, эти бабы! – подосадовал дед Василий, вставая. – Никакого понятия. В кои-то разы собираемся так вот. Может, и не свидимся больше.
Фронтовики нехотя начали подниматься.
– Так пусть себе едут, – сказал дядя Саша. – У меня тут своя бортовая. Тебе, Сорокин, куда?
– Да мы вот с ним, с Хмызовым, из Березовки. А Федору вот с Тихоном в Махотино надо. Дальше, за нами.
– Ну, не волнуйтесь, всех отвезем.
Обрадованный Федор побежал сказать, чтоб их не дожидались. Машины начали разъезжаться.
Вернувшись, Федор выкопал из-под скирды еще одну бутылку, принялся оделять по новому заходу. То обстоятельство, что теперь не надо было никуда спешить, располагало к воспоминаниям, и Степан Холодов оживленно хлопнул себя по колену:
– А вот, братцы, был у нас один случай!..
– Ну, ну, давай.
– Брали мы под Орлом одну высоту. И высотка-то не больно какая, а не подступишься: все открыто, ни кусточка, ни задоринки, а понизу – топь. Ну, раз сунулись – не вышло, в другой – никаких
– Ну дак вы б ее ночью-то, по-темному…
– Погоди ты, ночью… До ночи вон сколь было ждать. Да… Сидит наш ротный в траншее, курит, на сапоги плюет – злой-презлой. Мы тоже помалкиваем, отпыхиваемся после атаки. А что скажешь? Видит око, да зуб неймет. Вот тебе подсаживается к нему один солдатик, пацан пацаном. «Товарищ командир, говорит, отпустите вон в ту брошенную деревню. Если я найду, что мне нужно, – даю слово, после обеда сковырнем немца»…
– А что ж ему такое нужно-то было?
– Не перебивай. Сказать, так неинтересно будет. Слушай… Ну, отпустили его, пополз парень. Глядь – вертается, волокет что-то в мешке. Полдеревни, говорит, обшарил, а нашел. Только теперь надо обождать, когда солнце к немцу за спину зайдет…
– А-а! – засмеялся Федор. – Разгадал – зеркало.
– Ну, разгадал – нечего теперь и рассказывать…
– Давай, давай!..
– Изготовились мы к новой атаке, ждем. Только солнце начало к немцу воротить, парень и достал из мешка свою хитрость. А стекло во какое, с газету! Давай наводи, говорит ему командир. Ну и уцелил он что ни есть в самую амбразуру. Немцу, конечно, это не понравилось, а что он может сделать? Кинулись мы все как есть, немец давай пулять, да стрельба уже не та, а куда попало. А парень ему зеркалом-то все в рожу, в рожу! Ну конечно, там, окромя пулеметчика, и еще были, да мы их тут быстро разделали. Так потом и возили с собой зеркало, пуще глаза берегли. Как секретное оружие.
– Дак это ж на Одере так вот прожекторами ослепляли.
– Э-э, браток, на Одере когда было? А то еще под Орлом. Оно, может, потом про наш случай и до генералов дошло, до самой Ставки. Ну дак, ясное дело, у генералов вся техника в руках. А придумка, выходит, солдатская.
– А то вот раз было… – начал фронтовик в резиновых сапогах.
И пошло, и пошло… Заговорили мужики, закраснелись лицами, заблестели глазами – не от водки, нет! Что там водка, если вспомнить нечего! А уж вспомнить им было чего – и геройского, и горше горького…
Возле обелиска не осталось теперь ни одного человека, и он, серый, цементный, одиноко высился среди черной предзимней наготы полей.
– Сколько же их там лежит? – в раздумье спросил Степан Холодов.
– Сорок девять, – ответил дядя Саша.
– Да-а… Где-то сорок девять дворов осиротело. Деревня целая.
– Дак они из разных мест, должно.
– Ну, это я так, к примеру.
– Сорок девять еще немного. – Холодов полез за новой папироской.
– Бывало, и по сотне, а то и больше в одну яму клали. Наш полк в три дня целый батальон потерял.