Шотландия: Путешествия по Британии
Шрифт:
Согласно широко известной версии, последний волк был убит только в 1743 году знаменитым охотником по имери Маккуин из Палл-а-Хрокайна, и произошло это в Тарнавэйском лесу графства Морей. Данная история приводится в книге братьев Стюарт «Предания оленьего Заповедника».
В один из зимних дней Маккуин получил послание от лэрда Макинтоша, в котором говорилось, что в гленах объявился огромный «черный зверь», не иначе как волк. За день до того он убил двоих детей, которые вместе с матерью пробирались через холмы. В связи с этим объявлялся «Tainchel», то есть общий сбор для совместной охоты, на который и приглашался Маккуин со своими собаками. Ему передали все необходимые сведения: где именно погибли дети, где в последний раз видели следы зверя и где предположительно может находиться его логово. Обдумав все, Маккуин пообещал помочь.
В назначенное утро все собрались в условленном месте и долго ждали Маккуина. Лэрд Макинтош был чернее тучи. Он нетерпеливо ходил взад и вперед, откровенно злился, но ничего поделать не мог: слишком большие надежды возлагались на
— Ciod е a’ chabhag? Что за спешка? — хладнокровно поинтересовался Маккуин.
Макинтош ответил в резком тоне, и все присутствующие его поддержали.
Тогда Маккуин достал из-под пледа и показал всем огромную голову волка.
— Sin у dhuibh! А это я принес для вас! — произнес он и бросил окровавленную голову к ногам изумленных охотников.
Послышались удивленные крики, радости лэрда Макинтоша не было предела. Он пожаловал доблестному охотнику землю под названием Шин-ахан, чтобы тот мог прокормить себя и своих собак.
Жаль, что я так мало знаю об охотнике Полсоне и сазерлендском волке. Этот дикий и суровый край вполне мог стать последним местом обитания шотландских хищников. Здесь на Кулине до сих пор существует брод с названием «Pait nam Madadh» — то есть Волчий.
Я продолжал свое путешествие по графству Сазерленд и думал, что не могу безмятежно наслаждаться окружавшими меня красотами. Восприятие этой земли для меня навечно испорчено воспоминаниями о «чистках», проводившихся здесь в XIX веке. На память пришел разговор с потомком одной из гэльских семей, вынужденных эмигрировать в Канаду. С горечью рассказывал этот человек, каков раньше был сей край. Земля, где колосилась рожь, где звуки волынки разносились над холмами, по которым бродили тучные стада, и где жили воинственные люди, готовые по первому зову своих вождей взяться за оружие. И вот за каких-нибудь восемь лет эта благодатная земля превратилась в дикое безлюдье. Глядя сегодня на заброшенные долины Сазерленда, трудно поверить, что некогда они были обитаемы. Скорее подумаешь, что, создав этот край, Господь забыл заселить его людьми и навсегда оставил в первобытной дикости. Тем не менее сохранились ведь старинные записи, где рассказывается о корабле, который заблудился в море и не мог найти дорогу из-за обильного дыма, окутывавшего берег: это горели разоренные фермы. Морякам пришлось дожидаться ночи, и лишь тогда они сумели сориентироваться по пламени пожарищ. Местные жители искали убежища на холмах, но голод гнал их вниз. И тогда они сотнями — мужчины, женщины и дети — спускались на берег, чтобы искать в прибрежной тине съедобные раковины. Они пускали кровь скотине и смешивали эту кровь с овсяной мукой, из полученной массы делали лепешки и жарили их на кострах. Социальные перемены, особенно такие значительные, как массовая демобилизация и разрушение традиционной системы землевладения, всегда сопровождаются трудностями. Нередко возникают осложнения в виде перенаселения. Но то, что приключилось с Сазерлендом, напоминает злую месть разбушевавшихся демонов.
Я часто думал, как же так вышло, что этот гордый и воинственный народ смирился? Почему горцы не объединились и не дали достойного отпора чужеземным притеснителям? Возможно, неблаговидную роль сыграла религия? Может, в те нелегкие дни священники выступили на стороне тиранов, осуществлявших насильственное выселение?
После Хелмсдейла идти стало значительно сложнее. Зеленая низменность сменилась труднопроходимыми холмами. Дорога петляла по безлюдным вересковым пустошам, то карабкалась на продуваемые всеми ветрами вершины, то снова спускалась вниз. Так продолжалось миля за милей. Я чувствовал, что приближаюсь к границе, впереди меня ждал Орд-оф-Кайтнесс — горный перевал, отделяющий Сазерленд от его северного соседа. Существует поверье, что Синклерам не следует ходить этой дорогой по понедельникам. Оно возникло в тот далекий понедельник, когда клан Синклеров отправился в поход на Флодден: многие тогда прошли этим перевалом, а обратно вернулся лишь один. В зимнюю пору Орд-оф-Кайтнесс представляет собой, наверное, одну из самых ужасных дорог Шотландии. Местные жители обычно забивают вдоль нее столбы, чтобы обозначить путь среди снежных заносов, полностью скрывающих дорогу. Если посмотреть с вершины, кажется поразительным, насколько разная местность лежит по обе стороны перевала. С одной стороны виден утопающий в зелени Берридейл, а с другой расстилается голая, безлесая местность, окаймленная суровыми утесами. Над этой странной землей беспрепятственно гуляют ветры с Оркнейских и Шетландских островов — так что даже в ясный осенний полдень кажется, словно каждый кустик, каждая копна сена сиротливо жмутся к земле.
Кайтнесс — удивительное графство, сильное и самоуверенное. Оно несет на себе печать минувших дней. Таинственные пикты оставили после себя полуразрушенные башни, которые одинокими клыками торчат посреди полей. Затем пришли викинги, давшие ущельям, заливам и холмам свои названия. Так, Уик, куда я направлялся, — бывший Вик, то есть залив. А имя Турсо образовалось от «Торс-а», что означает «река Тора». Иногда я с улыбкой думаю: если бы остров Скай надумал искать себе невесту среди различных областей Шотландии, то он наверняка бы выбрал Кайтнесс. Это идеальная подруга — спокойная и безмятежная — для штормового Ская. Многовековое владычество викингов не прошло даром. Воображение услужливо рисует мне образ могучего бородатого воина — таков он, наш Скай. А рядом с
Когда я наконец добрался до Уика, затянувшиеся сумерки уже гасли и превращались в ночную тьму. Центральная городская улица, длинная и изогнутая, была заполнена гуляющей молодежью. Мужскую половину представляли в основном молодые плечистые парни, судя по синим свитерам, местные рыбаки. Девушки же благодаря развитию индустрии моды (ну, знаете, всякие там шляпки, юбки, туфли, шелковые чулки и прочий ширпотреб) выглядели так же, как и в любом европейском городе. Изредка среди прохожих попадались старухи: пергаментно-желтые, изрезанные морщинами лица в обрамлении черных вязаных шалей, бесформенные фигуры в черных юбках и фартуках — все это делало их похожими на призраков минувшей эпохи.
На мосту я задержался, разглядывая изломанную линию городского горизонта: церковный шпиль в окружении множества крыш с торчащими трубами аспидно-черным контуром выделялся на фоне алеющего неба. Вечерний полумрак был насыщен таинственной жизнью. Вода, которая с шумом текла под мостом, местами образовывала заводи, и они тоже оживлялись каким-то внезапным блеском. Затем в их глубине мелькали случайные тени — что-то там двигалось и перемещалось, как в кипящем котле. С удивлением я прислушивался к своим ощущениям: почему мне все здесь кажется странным? Разве Уик не похож на десятки других прибрежных шотландских городов? Наверное, это глупые иллюзии, возникшие в моем мозгу под действием усталости и предвзятого мнения. Однако я чувствовал, что это не так. Глядя на зловещие черные силуэты зданий, явственно вырисовывавшиеся на фоне ночного неба, я точно знал, что это заколдованный город. Один только вид пустынной набережной порождал мысли об изменах, обманах и дележе добычи. Видно, в длинной череде моих неведомых предков где-то затерялись коварные заговорщики. И вот теперь при виде ночного города они пробудились и толкали меня на странные поступки. Мне хотелось поглубже запахнуться в плащ, надвинуть шляпу на глаза и крадучись следовать по узким улочкам Уика, свернуть в глухой переулок и условным стуком постучать в темную дверь.
Пока же я посетил великолепный порт с огромным волнорезом — у него был вид пустой конюшни, как всегда бывает в порту в отсутствие траулеров. На набережной громоздились ящики и стояло видавшее виды оборудование для местного рыбоконсервного производства. У берега болталась пара рыбацких лодочек, и их якорные огни покачивались в такт с приливной волной. А поверх всего плыл насыщенный запах крепкого табака, смешанный с ароматом недавно поджаренного бекона…
Я чувствовал себя смертельно уставшим, и мне стоило больших усилий оторваться от Уика. Но разве я не пообещал себе заночевать в Джон-о’Гроутс? А ведь до него еще целых семнадцать миль — ужасное расстояние в такое время суток (да еще после целого дня, проведенного в пути), когда каждая миля кажется втрое длиннее. Тени на дороге напоминали мне причудливые фигуры злобных демонов, а беленые стены окрестных домиков вызывали чувство бешенства и желание их разрушить.
Я ощущал свежее дыхание морского ветра, видел мерцающий свет Дункансби-Хед, который желтым лезвием прорезал тьму над Пентленд-Фертом. Он перекликался с другими маяками, установленными чуть ли не на всех острых, выдающихся в море мысах: они включались и выключались с периодичностью в минуту, предупреждая невидимые корабли о грозящей им опасности.
Я шел по длинной прямой дороге, которая упиралась непосредственно в здание гостиницы Джон-о’Гроутс. Собственно, кроме этой гостиницы да пары примыкавших к ней коттеджей, вокруг ничего больше и не было. Меня захватил дух приключения. Не помню, когда бы это чувство было столь сильным, как в тот миг, когда я очертя голову ринулся в крохотное местечко на самом краю Шотландии.
Наконец-то семнадцать миль остались позади. Я миновал оклеенную открытками прихожую и вошел в комнату, где застал совершенно неожиданную картину. Священник в компании еще одного пожилого джентльмена и двух леди играл в какую-то карточную игру. Судя по довольному виду стариков, они только что приятно отужинали и теперь наслаждались вечерним отдыхом. Я чувствовал себя крайне усталым и голодным, однако задержался на несколько минут, чтобы полюбоваться этим неожиданным зрелищем. Пастор с его пеньковой трубкой, да и вся милая компания старичков, казалось, перенеслись сюда прямо из традиционной гостиной Южного Кенсингтона. Вот вам и Джон-о’Гроутс — заброшенная шотландская деревушка на самом краю земли!
За время своих многочисленных странствий я стал крупным специалистом по маленьким сельским гостиницам и постоялым дворам. Отличить хорошую гостиницу от плохой совсем несложно: достаточно заявиться в десять часов вечера и робко спросить насчет ужина. Плохая гостиница сурово хмурит брови (порядочные люди, мол, по ночам не бродят!), выставляет форпост в виде недовольной заспанной горничной и спешит захлопнуть буфет прямо у вас перед носом. В отличие от нее хорошая гостиница встречает радушной улыбкой и сокрушается по поводу утомительного путешествия, которое вам довелось проделать. Она тут же спрашивает, что вы желаете на ужин — яичницу или жареную треску? А может, сэр предпочтет кусочек ветчины или немного супа, все разогреется буквально в две минуты! Именно такой прием ждал меня на самом кончике этого скалистого шотландского носа. Поужинав, я поднялся в свой номер — маленькую опрятную комнатку, где в камине уже жарко пылали торфяные брикеты. Они наполняли помещение чисто гэльским запахом, живо напомнившим мне Коннемару и Арисайг. А еще на память пришли все те славные черноглазые люди, мужчины и женщины, которых я встречал в пути. Так что, несмотря на усталость, я сел поближе к огню и углубился в свои записи.