Шпага для библиотекаря. Книга 1
Шрифт:
– Какая там полиция… – старый граф безнадёжно махнул рукой. – Отсюда до самого Можайска ни одно исправника не сыскать!
– Тогда перепороть! – предложил поручик. – Для этого исправник не нужен.
– Погоди, Никита. – граф тяжело поднялся с кресла, ишиас ещё давал о себе знать. – Ну, пропишешь им ума в задние ворота – так ведь не пойдёт впрок! Только озлобятся, а ведь нам ещё мать с сестрой вывозить, добро какое ни то… Стоит ли?
– Так что же, спускать?
Зачем? – удивился Андрей Ильич – Побьёте Буонапартия, вернёмся – тогда и
– А ежели, сбежит?
– Скатертью дорога. Подохнет где-нибудь под забором, нам же меньше хлопот.
Ростовцев задумался. В словах отца, несомненно, имелся резон.
Маленький отряд успел в имение раньше фуражиров – если верить дворне, которую старый граф рассылал по окрестностям, французов поблизости пока видно не было. А вот настроения бобрищевских крестьян внушали опасение: они собрались на сход, продолжавшийся без перерыва уже вторые сутки. Заводилой выступил староста Аким: уговаривал никуда не уходить, убеждал, что «и под хранцузом жить можно, а добро своё, потом и кровью досталось.
Разорить недолго, а дальше что? Баре, известное дело, в Москву сбёгнут, а нам – с голоду пухнуть?» В общем, по мнению «лазутчиков» – «продался с потрохами супостату и мутит обчество, иуда…»
Наслушавшись этих речей, мужики осмелели. Кто-то предложил потребовать от барина раздать господское зерно по дворам – «им-то всё одно теперя ни к чему». Идея нашла отклик, зазвучали призывы идти разорять усадьбу, и только появление пяти вооружённых до зубов кавалеристов остудило горячие головы.
– Дурачьё вы тёмное, лапотное! Завтра, а то и сегодня здесь будет отряд французских фуражиров – ограбят дочиста, а кого и убьют! Собираться надо и уходить, а вы бунтовать удумали!
Корнет Веденякин, вовремя осознавший, что если позволить действовать Ростовцеву говорить, дело может принять скверный оборот, попытался взять роль посредника на себя. Пока получалось у него неважно – мужики переминались, переговаривались, но продолжали гнуть свою линию.
– Ничо, барин, как-нибудь переживём мы хранцуза. – заговорил Аким. – Давеча вот, мужики из Куркина приезжали, так у были енти… фужеры. Сказывали: обходительные, дурного не делали, за взятое заплатили без запроса казёнными бумажками. Даже серебро, говорят, давали. Так чего ж нам от них бежать?
– На каторгу захотел? – взревел, не выдержав, поручик. – За соспешествование и всякое иное содействие врагам престол-отечества Сибирь полагается, навечно!
– А ты не пужай, барин. – насупился староста. – Мы, чай, пуганые. Своих, так и быть, забирай, мешать не станем. А нас не замай, сами как-нибудь…
Веденякин покосился на Ростовцева. На того было страшно смотреть: на почерневшем лице ходили багровые пятна, из-под густых бровей глаза метали молнии, пальцы судорожно сжимали рукоять сабли.
«…ну, сейчас начнётся! Аким, подлец, уверен в себе – вон, даже шапку не снял перед господами…»
Корнет не ошибся. Поручику до зубовного скрежета хотелось прямо сейчас, без промедления, перепороть дюжину зачинщиков, а коли станут сопротивляться – вздёрнуть на осине.
– Так они, небось врут, эти куркинские!
– Не… – Аким помотал головой. – Они бумажки показывали, которые эти… сигнации. Настоящие, новенькие, ажно хрустят!
– Настоящие и нет – тебе-то почём знать? – презрительно усмехнулся корнет. – Позаритесь – потом не жалуйтесь, что остались без портков!
– Не боись, барин, не будем. А вы езжайте себе с Богом, не доводите до крайности…
Эта неприкрытая угроза, как и нагловатый блеск в глазах старосты, переполнили чашу терпения поручика.
– Ну, хватит болтовни! Ты и ты… – он ткнул пальцем в ближайших мужиков. – Вяжите подлеца, и чтоб покрепче!
Назначенные неохотно вышли вперёд и стали распоясываться – но под тяжёлыми взглядами из толпы замялись и попятились. Это было открытое неповиновение: Ростовцев уже прикидывал, кого рубить первым, когда из-за крайней избы выскочил, размахивая руками, расхристанный, всклокоченный, вопящий во всю глотку мужик.
– Климка, и дядька Пров с сынишкой возвращались из Вязьмы… – захлёбываясь, рассказывал новоприбывший. – Глядь, а на пригорке, там, где бор еловый к самой дороге подходит, дом стоит! Каменный, навроде барского, только поменьше, на крыше загогулина какая-то торчит, из проволоки. И диво-то какое: весь двор снегом завален, ажно по пояс!
– Врёшь… – неуверенно сказал Ростовцев. Мысли о репрессиях его, похоже, оставили. – Врёшь ведь, каналья! Признавайся – те, двое, небось, пьяные, лыка не вяжут?
– Ни-ни, ни синь пороху, вот те крест! – мужик поспешно перекрестился и замотал головой. – А потом, сказывают, люди какие-то чудные из дома того вышли и на них накинулись. Бесы, наверное, а с ними сущая чертовка: кожа бурая, нелюдская, в волосьях козюли [8] , лопочет не по-нашему! Ну, мужики, ясно дело, спужались и бежать, даже телегу с конём бросили, болезные… Полдня сидели в лесу, боялись носа показать. Потом пробрались огородами к моей избе, в окошко постучались и всё, как есть, обсказали!
8
То есть гадюки
– А что сами-то не пришли? – спросил Веденякин.
– Так это… страху натерпелись, теперь каждого куста боятся. Сомневались: а вдруг те беси уже туточки?
– Надо пойти, глянуть что там за невидаль такая. – решительно заявил Аким. – Вот что, мужики: берите ослопы, вилы и встречаемся у околицы. И Прова с Климкой волоките, пущай покажут…
– А мальца брать?
– Не надо, на кой он нам?
Мужики стали расходиться, неуверенно оглядываясь на Ростовцева со спутниками – те так и не слезли с сёдел, а стояли верхами возле колодца, обычного места деревенских сходок.