Шпага для библиотекаря. Книга 1
Шрифт:
Отдельно лежит манерка – нечто вроде плоской жестяной, литра на два, фляги с жестяным же стаканом, надетым поверх деревянной пробки. Такие носили на ремне через плечо, или притягивали ремешками к солдатским ранцам – вон, даже ушки специальные припаяны по бокам – и держали в них воду, или квас. А то и чего покрепче.
Выдёргиваю пробку зубами. В нос шибает густое сивушное амбре. Кто бы сомневался…
– Ну как, ребятки, нашли что-нибудь интересное?
Это тётя Даша. За ней, в некотором отдалении спешат остальные студенты – ну да, всем интересно, что тут за аномалия такая…
В руках у тётки старенькая охотничья тулка-курковка. В «особых фондах» я её не заметил – тоже, наверное, от мужа осталась. А карабинчик-то решила пока не светить…
– Никита, глянь…
Мати протягивает мне шапку, в спешке оброненную одним из беглецов. Колпак из бурого корявого сукна, типичный крестьянский головной убор. А это что?
– Внутри лежало. – пояснила девушка. – Бумажки какие-то, я не стала смотреть. Может, его документы?
Разворачиваю. Мутно-жёлтая довольно плотная бумага – не то, чтобы новая, но и далеко не ветхая. Типографский текст с «ятями» и «ерами», бледные лиловые печати, размашистые хвостатые подписи. Правда, что ли, аусвайс?
Гляжу на солнце – ага, и водяные знаки имеются, правда, едва различимые. Ах, вот оно что…
«Объявителю сей государственной ассигнации платить ассигнацюнный банкъ пять рублей ходячею монетою».
– Это ассигнации, старинные бумажные деньги. Номинал пять рублей, номера и… – я помедлил. – И вот здесь, ниже – год выпуска. Тысяча восемьсот восьмой.
Прочитанное произвело впечатление. Ребята потрясённо молчат, после чего Гена Прокшин неуверенно спрашивает:
– Это что же, начало прошлого века? Девятнадцатого?
– Именно. – киваю. – Раритет, мечта нумизмата.
– Интересные тут нумизматы ездят. – Гжегош издаёт лёгкий смешок. – Страшно подумать, какие могут быть филателисты…
Ребята шутку не поддержали. Я их понимаю: обстановка не располагает к веселью, скорее уж – к невесёлым мыслям касательно собственного будущего. Начали догадываться? Мне-то давно всё понятно… ну, не давно, а с того момента, как увидел ассигнацию.
– Ладно, пошли в дом, – говорю. – Там рассмотрим внимательнее.
Как ни странно, никто мне не возразил. Студенты по одному потянулись к клубу, прыгая через грязные лужи, в которые стремительно превращался новогодний снежный покров. Тётя Даша, чуть помедлив, пошла следом – двустволку она несла на плече. Я помог Рафику выпрячь савраску из обломков телеги (не бросать же скотинку посреди дороги?) прихватил топор, манерку и поплёлся за остальными. Голова гудела, словно чугунный колокол.
«…значит, всё-таки 1812-й? Что ж, можно было ожидать…»
Гжегош помял ассигнацию в пальцах, посмотрел на просвет. Поднёс к самым глаза и сощурился, вглядываясь в что-то совсем уж мелкое.
– Знаете что? Эта ассигнация – не настоящая, поддельная. Такие печатали перед вторжением Наполеона в Россию.
Я поднял брови. Не то, чтобы меня это удивило – я, конечно, знал, что в обозе Бонапарта границы Российской Империи пересекли десятки тысяч фальшивок, сработанных в парижских типографиях. Но в руках их ни разу не держал, только видел в музеях. А уж чтобы вот так, с ходу определить…
– Откуда знаешь, а? – спросил Рафик. Вместо меня спросил. И хорошо…
– Брат увлекается нумизматикой. – ответил, ничуть не смутившись, поляк. – Ну и я тоже немного разбираюсь. Даже монографию на эту тему прочитал – здесь, в Москве, в Ленинке. Смотрите…
Он положил ассигнацию на середину стола, так, чтобы было видно всем.
– У французских подделок бумага плотнее, чем у русских оригиналов. И защитные знаки у них сохранялись лучше, а на подлинниках – быстро истирались, и их было не разобрать. Но нам сравнить не с чем, а потому взгляните вот сюда…
– Ассигнации заверялись тремя подписями – две, директора банка и кассира, на лицевой стороне, и ещё одна, советника правления банка – на оборотной. Писали от руки, чернилами, которые со временем выцветали и становились коричневатыми. А эти сделаны типографским способом. Если присмотреться – заметно.
Я склонился к бумажке. Действительно, подпись тёмно-синяя и читается вполне ясно.
– Ну, и самое явное: орфографические ошибки. Они встречаются не на всех поддельных ассигнациях, но нам повезло.
Он показал кончиком карандаша на верхнюю строчку. Ребята склонились, разглядывая текст.
– Точно! – обрадовался Гнедин. – Буква «л» вместо «д» в слове «государственной». Вот же жопорукие, а ещё европейцы!
– Французы частенько путали эти две буквы русского алфавита. – снисходительно пояснил Гжегош. – Вот и на другой – «холячею» вместо «ходячею». Как видите, признаки очевидны, не ошибёшься.
Что-то звякнуло. Мы обернулись. Мати подковырнула кончиком ножниц подкладку трофейной шапки – и извлекла оттуда небольшой свёрток.
– Тут монеты, тоже старинные!
Гжегош на правах уже признанного эксперта сгрёб находку.
– Медные – русские. – объявил он после небольшой паузы. – Пять полушек и два алтына, это трёхкопеечная монета. Серебряные – французские, достоинством в один франк.
– Настоящие? – заинтересованно спросил Гнедин.
Поляк покрутил монету в пальцах, потом поскрёб кончиком ножа.
– Вроде, серебро… да. Настоящие.
Пока они занимались нумизматическими изысканиями, я завладел бумажкой, в которую монетки были завёрнуты. И – не сдержавшись, присвистнул, стоило только разобрать бледный печатный текст.
Афишка – так в те далёкие времена называли объявления, распространяемые официальными властями. Их расклеивали на афишных тумбах, на заборах, стенах домов, раздавали на рынках. Грамотными, конечно, были далеко не все, но обычно находился кто-то, способный прочесть афишку собравшимся людям вслух. Что до крестьян – они, раздобыв «казённую гумагу» везли её в деревню, чтобы попросить разобрать мудрёные буковки дьячка местной церкви или барского управляющего.
Конкретно эта афишка сообщала, что «обывателямъ и крестьянамъ Смоленской губерніи при приближеніи супостата уводить скотъ, прятать запасы хлба и фуража, а ежели нтъ такой возможности – предавать огню вмст съ амбарами и овинами. А если кто станетъ съ непріятелемъ торговать и доставлять ему разныя припасы, то таковымъ…»