Шпаги и шестеренки (сборник)
Шрифт:
– Вы и вправду видели взрыв «Луизы»? – спросил Егоров.
– К сожалению, – став серьезным, кивнул американец. – Или к счастью. Видел, а не принял участие. Знаете, я ведь мальчишкой немного пострелял во время Гражданской войны, но такого ужаса…
– И до сих пор не выяснили, что стало причиной?
– Как? Температура концентрированного термогена… теплорода (я правильно произнес это по-русски?), в момент вспышки такова, что… От тел членов экипажа и пассажиров не осталось ровным счетом ничего. Все превратилось в пар… даже пепла почти не было. Только оплавленные комки стали
– Конструктор «Луизы» и завод-изготовитель двигателей утверждали, что технического сбоя быть не могло… – сказал Тома Дежон.
– А что они могли еще сказать? – приподнял бровь американец. – Извините, господа, это по нашей вине превратились в ничто сорок семь членов экипажа и восемьдесят пять пассажиров?
– Восемьдесят четыре, – тихо возразил Дежон.
– Это почему? Все билеты были проданы на месяц вперед, пустого места быть просто не могло…
– Могло, я не успел на корабль, – сказал Дежон, чуть побледнев. – На полчаса. Меня попытались убить мальчики из «Союза Анархии». Пока я стрелял, а потом боксировал, а потом получил лезвием навахи по ребрам… В общем, я попал в госпиталь, а не на борт «Луизы» и пока меня перевязывали…
В салоне воцарилась тишина.
Американец наклонился и поднял смятый листок, брошенный Алисой, развернул и разгладил на столе перед собой.
– Значит, так… – пробормотал он, рассматривая ровные аккуратные строчки, написанные мисс Стенли. – Значит, писать они не умеют. Какому идиоту в ее «Ежевечернем обозревателе» пришла в голову идея, что наша милая и кроткая мисс Фурия способна написать хоть что-то вразумительное по поводу нашей экспедиции?.. Волны тепла, значит, накатываются на хладные горы облаков, подтачивают их, словно воды, разрушающие громады айсбергов…
– Так и написано – «хладные»? – поинтересовался Дежон.
– Именно – хладные. Просто какой-то Вальтер Скотт. Будто сейчас самое начало девятнадцатого века… – американец собрался еще что-то процитировать из написанного, снова заглянул в бумажку и передумал.
Текст был настолько беспомощен, что вызывал не насмешку, а жалость.
– Вы к ней несправедливы, – сказал Дежон. – Она очень милая… да, немного испорченная бреднями суфражисток, но вместе с тем… Столько огня, задора… К тому же, она, кажется, хорошо фотографирует. Во всяком случае, ее фотографический аппарат лично мне внушает громадное уважение. Все эти линзы, рычажки, эта фотовспышка… Будьте к ней снисходительны…
– К фотовспышке? А, к мисс гениальной писательнице? Я к ней снисходителен. Я невероятно снисходителен, если бы мои приятели из Техаса меня сейчас видели, то освистали бы… как последнюю размазню. Я, видите ли, к ней несправедлив! – американец огляделся по сторонам в поисках плевательницы, но в салоне корабля Ее Императорского Величества «Борей» такой необходимой детали обстановки, к сожалению, не было. – Это вы… и наши бравые летуны, от капитана до последнего матросика, млеете в ее присутствии, а я… Почему, собственно, она пользуется такими привилегиями?
– Ну, она дама, – напомнил Егоров.
– Что вы говорите? – восхитился американец. – Но она ведь постоянно борется за равноправие. Так ведь? Тогда почему ей выделили отдельную каюту? Мы же говорим о полном равенстве полов, джентльмены. О равенстве. Значит, какие могут быть реверансы? Простые товарищеские отношения. Прекрасно поспали бы на соседних койках.
– Вы просто не можете ей простить то, что в результате вам пришлось поселиться в каюте с мичманами, – сказал Егоров.
– Да, не могу. У меня очень чуткий сон, а у этого треклятого мичмана… у Смитстоуна, такой дикий храп…. Кто мог подумать, что в этом тщедушном теле восемнадцатилетнего мальчишки вмещается столько рева и клокотания? И самое главное, он ведь не просыпается даже от пинков. Меня второй сосед предупредил, что это бессмысленно, нужно просто принять как неизбежное и терпеть…
– И поэтому вы прошлым вечером прихватили с собой в каюту бутылку бренди? – поинтересовался Дежон.
– Да, сон это не улучшает, но желание придушить мичмана Смитстоуна немного уменьшается… Кстати, ни у кого нет желания немного выпить перед обедом? Эти воспоминания о ночных кошмарах… да и о несчастной «Луизе»… требуют каких-то лечебных действий… О… – Конвей указал рукой на тень от спинки кресла, скользящую по полу: – Мы меняем курс?
– И уже третий раз за последний час, – кивнул Егоров. – У меня складывается ощущение, что капитан что-то разыскивает в этой степи… извините, в этом буше или вельде.
– Нигера, – быстро сказал Конвей. – Он разыскивает нигера, потому что нигера нужно искать днем, ночью нигера не найдешь, пока он не улыбнется. А за каким чертом нигеру улыбаться ночью?
– Какого нигера? – поинтересовался Дежон. – Какого-то определенного нигера, или…
– Или. Любого. Достаточно тупого, чтобы оказаться в тысяче ярдов от «Борея», на дальности выстрела нашего уважаемого попутчика мистера Яна Ретифа. Вы обратили внимание, он ведь каждый день дежурит на дозорной площадке со своим «громобоем»…
– Он называет свое ружье «Гневом Господним», – поправил американца Дежон. – И он имеет основания для того, чтобы использовать этот «Гнев» против любого чернокожего в этих местах. Вы же слышали его историю…
Тень на полу снова поползла к переборке.
– А еще мы, кажется, снижаемся… – Егоров отложил в сторону книгу. – Во всяком случае, дифферентные цистерны задействованы, не находите?
Словно в подтверждение его слов, карандаш, оставленный Алисой на столе, покатился и остановился только упершись в приподнятую закраину стола. Корабль снижался, наклонившись на нос.
– Если сейчас начнет пыхтеть главный охладитель…
Конвей не успел договорить – в трубопроводе, проходившем под потолком салона, зашумела перегоняемая вода. Ухнули поршни вспомогательной пневматической машины, зачастил механизм сброса пара, выхлопы стали громче и чаще, постепенно слились в быстрое бормотание.
«Борей» снижался, это было понятно, причем снижался быстро, гораздо быстрее, чем при обычной посадке.
– Но здесь же нет причальной башни, – Дежон встал с дивана и посмотрел в иллюминатор. – Буш и буш. Гладкий, как стол.