Шпион федерального значения
Шрифт:
Не ожидавшие встретить столь упорного сопротивления чеченцы залегли. Подставлять лоб под пули им не хотелось — это еще была не война. Они надеялись получить свое миром.
— Эй! — крикнули они. — Зачем стреляешь? Бросай автомат и уходи. Мы тебя не тронем! Это наше оружие — мы за него заплатили.
Часовые огрызались одиночными выстрелами, на всякий случай экономя патроны.
Чеченцы отвечали им длинными очередями и выстрелами из табельных «пээмов». Среди чеченцев было много местных милиционеров. Из того самого РОВД, куда
В короткой, но ожесточенной перестрелке погиб один и было ранено два неосторожно высунувшихся чеченца.
Это были первые жертвы.
Которые требовали отмщения!
Но на штурм чеченцы никак не решались, о чем-то бурно переговариваясь. Потом несколько из них отползли назад и побежали к воротам.
Они запрыгнули в машины и поехали в военный городок, до которого было рукой подать — буквально несколько кварталов. И который, в отличие от оружеек, никем не охранялся. Там они ворвались в дома, выволакивая на улицу жен и детей офицеров. Они хорошо знали, кого и где им искать, потому что жили с семьями офицеров бок о бок, их дети ходили в одни сады и школы, со многими они раньше дружили и ходили к ним в гости.
Но это было раньше…
Упирающихся женщин и детей погнали прикладами к машинам, привезли в часть и, прикрываясь ими, подтащили к складам.
— Эй, не стреляй, видишь, здесь твоя семья! — кричали из-за женских и детских спин чеченцы, размахивая оружием.
Они не ошиблись, не перепутали — это были дети и жены тех самых, которые не хотели им сдаться, офицеров. Они рассчитали все верно, пытаясь вскрыть охраняемые офицерами склады с помощью живых отмычек.
— Что делают, падлы! — выругался матом сосед лейтенанта Степанченко по лестничной площадке и позициям.
И бессильно заскрежетал зубами.
— Эй, выходите! А то мы их зарежем! — продолжали кричать, угрожая, чеченцы.
И чем больше угрожали, тем сильнее распаляли себя.
В воздухе блеснули выдернутые из ножен тесаки, которые уперлись в шеи перепуганных женщин и детей тоже.
— Бросай оружие! — орали чеченцы. — Бросай!!
А вот заложники не кричали, заложники, выпучив глаза, смотрели перед собой, боясь пискнуть. Только дети тихо плакали, потому что им было страшно,
— Считаем до трех! — начали отсчет чеченцы.
— Раз!..
Офицеры, скрипя зубами, смотрели на своих близких, над которыми, на их глазах, измывались бандиты.
— Два!..
В то, что они способны убить детей, никто не верил. Как можно убить, зарезать ножом, ребенка? Как можно зарезать ребенка, которого ты знаешь, с которым играли твои дети?! Или женщину, которая по-соседски угощала твоих детей сладостями?
Все были уверены, что чеченцы просто давят на психику, просто пугают.
Если бы так…
— Три!.. — крикнули чеченцы.
И уже ни о чем не предупреждая, полоснули поперек шей тесаками. Сильно и уверенно, как если бы баранов резали.
Ярко-красная кровь
— Эй, на, лови свою бабу! — крикнули, громко захохотав, чеченцы.
Сильно размахнулись, и что-то круглое, пролетев над землей, шмякнулось, прокатилось по асфальту, оставляя на нем черные пятна.
Головы… Это были головы… Их жен…
У офицеров зашевелились, встали дыбом волосы.
Но это было еще не все. Если бы все!..
— Это вы виноваты, — кричали чеченцы. — Мы не хотели! Сдавайтесь, у нас здесь ваши дети.
И стали подталкивать вперед коленями детей.
Они толкали их коленями, цепко удерживая и приподнимая за волосы, отчего дети визжали и брыкались.
— Мы зарежем их! — угрожали чеченцы. — Бросайте автоматы!
Офицеры прикладывались к автоматам, выцеливая чеченцев, но стрелять не могли, боясь зацепить пленников. Но, выцеливая чеченцев, они видели, вынуждены были неотрывно смотреть сквозь прорези прицелов на искаженные ужасом и болью детские лица.
Все это было страшно! Ко всему этому офицеры, которых готовили для войны с равным им противником, были не готовы! Война, конечно, драка, но драка мужчин против мужчин — гражданские в ней не в счет!
— Эй, вы слышите? — кричали чеченцы, подергивая руками, на которых были внахлест, поперек ладоней, намотаны детские волосы. — Давай иди сюда!
Одна из девочек каким-то чудом смогла вырваться из рук чеченца и побежала вперед. К отцу. Побежала что было сил, мелькая в воздухе сандаликами.
Не добежала…
Вслед ей полоснули из автомата, и девочка, резко, на бегу, переломившись пополам, как будто ее кувалдой по пояснице ударили, рухнула на асфальт.
Оставшийся без прикрытия чеченец испуганно присел, упал на землю и пополз назад. Но в него даже не стреляли, боясь, что другие в отместку начнут убивать детей.
И тут же грохнул, раскатился эхом одиночный выстрел. И раздался торжествующий вопль чеченцев. Кто-то, не в силах всего этого выдержать и не имея возможности что-то изменить, развернул к себе автомат и нажал на спусковой крючок, чтобы не видеть, как в чужих руках судорожно бьется его ребенок и как ему, живому, отрежут голову. Кто-то предпочел застрелиться.
Они ничего не могли сделать — они могли только смотреть! На это невозможно было смотреть спокойно, даже если бы это были чужие дети — а это были не чужие им дети!
— Я пошел, — глухо сказал один из офицеров.
Он догадывался, понимал, что его скорее всего прикончат, но он надеялся, что они пощадят его сына.
Он отбросил автомат и поднял руки. Его никто не останавливал. И его никто не осуждал. В такой ситуации каждый должен принимать решение сам, не ожидая ничьего приказа.
— Я иду! — крикнул майор. — Отпустите ребенка!